На трудных дорогах войны. В борьбе за Севастополь и Кавказ - Константин Деревянко

Чуть по-иному Рогов относился к нам, строевым командирам. Не скажу, что с послаблениями, нет, он этого слова не терпел. Там, где речь шла о политическом кредо человека, спрос был одинаков. А вот в остальном он, я бы сказал, не то что проявлял терпимость, а порой ограничивался суровым внушением, но после которого у виновного горели уши.

Скажу больше: зря брал он под защиту двух командиров, которых скорее надо было снять с постов, и их все равно пришлось отстранить. Но делал он все из благородных побуждений, считая, что с этими людьми нужно еще поработать. Однако они не оправдали его доверия, и флот с ними распрощался.

Рогов был внимателен к кадрам, замечал усердие, отвагу, честность в выполнении долга и, главное, предпринимал меры для вознаграждения отличившегося наградой или продвижением по службе.

Рогов всегда считал, и не раз говорил об этом, что главным методом руководства у политработника является убеждение словом, а взыскание должно быть осмотрительным и соответствовать характеру проступка.

Рогов – душевный человек, ценивший в людях усердие и преданность делу партии, к таким он особенно бережно относился, остерегаясь суровым словом ранить их. Он знал весомость своих слов с упреком и не разбрасывался ими. У меня самого, при всем старании, не все и не всегда шло гладко по службе, бывали и срывы. Но я никогда при личных встречах и беседах с Роговым не услышал в мой адрес от него ни одного слова упрека. А так как продвижение по службе в ранге командира базы проводилось с его согласия, а однажды и по его инициативе, то для меня его внимание и поддержка были особо весомы, высоко ценимы мною.

Да что там говорить, Рогов был строгим, но очень справедливым политработником, талантливым политическим вожаком флотских и всех военных моряков. Выражая мнение своих сослуживцев, скажу: нам, морякам, сильно повезло, что Центральный Комитет партии направил на флот этого человека, ставшего выдающимся политработником того времени. Достаточно сказать, что он пробыл на своем посту бессменно всю войну, а это не каждому было дано. До сих пор перед моими глазами стоит светлый образ Ивана Васильевича Рогова, верного сына своего народа.

В войну, когда полностью отдаешься боевым делам, да еще в обстановке общей беды, как-то притупляется чувство печали по ближнему. Помню в Одессе: похоронив близкого, хорошо тебе известного человека, отдав ему воинские почести, сразу же переходили к очередным делам. Да и нельзя было терзаться и предаваться печалям, погубив общее дело в непрерывных личных горестях. И все-таки ко мне одно за другим пришли горестные сообщения.

Из боевого похода к вражескому – румынскому – берегу не вернулась подлодка, а ею командовал мой двоюродный брат Коля Елисеев. Официально объявлено о гибели экипажа во главе с капитан-лейтенантом Николаем Васильевичем Елисеевым. Моя семья минутой молчания помянула славного воина.

Под Симферополем погиб герой Одессы, близкий мой товарищ, командир 1-го морского полка полковник, славный воин Яков Иванович Осипов. Как он просился у контр-адмирала Жукова с тыловой должности на передовую! И вот его нет. С ним погиб и отважный комиссар полка И.М. Демьянов. Храбрый и преданный шофер Петя Широков не растерялся – на полном ходу прорвал вражескую засаду автоматчиков, вывез тела своих начальников, похоронил под Симферополем, а уже после войны он добился разрешения, перевез их прах в Одессу, где они были с почетом похоронены в аллее Славы парка имени Шевченко. Всяк живущий может сейчас поклониться и отдать должное Якову Ивановичу Осипову – неустрашимому воину Гражданской и Великой Отечественной войн.

А вот пришло страшное сообщение, которое и сейчас не уходит из памяти. После выхода из Ялты теплоход «Армения», на борту которого находилась около 5000 человек раненых, эвакуируемого населения и основной состав врачей и медсестер флотских центральных медицинских учреждений, был потоплен самолетами-торпедоносцами. Погибли почти все. Это была большая трагедия. Погиб мой товарищ капитан теплохода Владимир Яковлевич Плаушевский, храбро сражавшийся за Одессу. Могу себе представить, как этот отважный воин, уже удостоенный высокой государственной награды, до последней секунды оставался на своем боевом посту – капитанском мостике. У погибших в море нет могил и надгробий, и пусть им будет памятником наше доброе слово о них.

Погиб в авиакатастрофе на Кубани мой бывший начальник по штабной линии в Одессе генерал Г.Д. Шишенин. Я многому у него научился по общевойсковому делу и штабной службе, за что благодарю его и склоняю свою голову перед его памятью.

А вот пришла весть о гибели крейсера «Червона Украина» в севастопольской Южной бухте от попадания бомб. Тут был недосмотр штаба оборонительного района – надо было после пролета вражеского самолета-разведчика немедленно приказать командиру крейсера переменить место стоянки. Это на нашем флоте была единственная потеря крупного корабля за всю войну.

Положение под Севастополем продолжало оставаться сложным, противник стремился штурмом овладеть городом.

А из этого вытекали новые оперативные задачи Потийской военно-морской базы и Черноморской эскадры, базировавшейся в нашей базе: в полном объеме задействовать в интересах Севастополя – помочь устоять защитникам будущего города-героя.

С первой задачей – принять и разместить флот – Потийская база справилась: корабли обрели удобную и безопасную стоянку

Но корабли строятся не для того, чтобы отстояться в базах. И коль скоро на Черном море нет сильного противника, а дела нашей армии осложнились до крайности, то надлежит всю мощь корабельного огня повернуть на сушу, стало быть, место кораблей у фланга Красной Армии. Так и сделал Октябрьский.

Только мы ввели корабли в порты, как вскоре поступили его приказания: линкору, крейсерам и эсминцам вступить в бой с вражеской пехотой, поддерживая наши войска под Севастополем.

На наших глазах, на протяжении двух последних месяцев, у нашего комфлота произошла разительная эволюция во взглядах на использование корабельной артиллерии при стрельбах по суше. В начале сентября он прислал нам в Одессу радиограмму с запретом использовать корабельную артиллерию для поддержки пехоты – нужно стрелять только по «особым, специальным объектам» в тылу противника. Это было навеяно ему каким-то невеждой в артиллерии, возвратившимся из Одессы в Севастополь, который когда-то прочитал в старых учебниках о классическом использовании корабельной артиллерии для стрельб по особым целям в тылу противника, куда не достает полевая артиллерия. Ну а если таких целей нет, а вражеская пехота теснит нашу пехоту и у нее не всегда есть в достатке боеприпасов и даже полевой артиллерии? Что – не стрелять, искать в тылу особые объекты, ждать, когда враг разгромит нашу пехоту и ворвется в город? Кому нужны будут тогда наши корабли и их артиллерия?!

Когда в Одессу прибыл сам Октябрьский, мы, корабельные артиллеристы по образованию, доложили ему, доказали свою правоту, теоретически обосновали и, исходя из сложившейся обстановки, действовали в полном согласии с руководителями армии. Мы убедили комфлота, что нельзя жить в плену старых классических артиллерийских догматов, и на деле показали, что только благодаря артподдержке наша пехота выстояла в августе и что вся прелесть морской артиллерии, ее значимость в этой войне и состоит в том, что она рядом и вместе с нашей пехотой громила вражеские сухопутные войска, и для этого мы сформировали и разместили в боевых порядках батальонов морские корректировочные посты, чтобы каждый морской снаряд в цель разил живую вражью силу И что в артподдержку нашей пехоты мы привлекли даже крупнокалиберную артиллерию до 180-миллиметровой включительно, предназначенную против крейсеров, но для поражения пехоты она имела фугасный снаряд.