Повседневная жизнь Испании золотого века - Марселен Дефурно

Церемония начиналась с клятвы защищать католическую веру и Святую службу. Сначала ее произносили представители властей (в Мадриде — король и члены королевской семьи), а затем она повторялась всеми присутствующими. Потом проповедник поднимался на кафедру чтобы призвать виновных к покаянию, а присутствующих — извлечь урок из страшного примера. За этой проповедью, обычно очень долгой, следовало чтение, еще более долгое, мотивировки приговоров; многочисленные секретари инквизиции сменяли друг друга, чтобы последовательно вызвать каждого из приговоренных, напомнить о преступлениях, которые они совершили, и зачитать показания и признания, сделанные перед трибуналом. Это чтение продолжалось часами, и некоторые аутодафе, на которых было много осужденных, могли длиться с рассвета до заката. Наконец зачитывались приговоры: те, от которых Святая служба приняла раскаяние, «возвращались в лоно церкви», и на них налагались наказания различной степени тяжести: от обязательства носить в течение определенного времени sambenito до пожизненного заключения. Другие «отпускались» в распоряжение светского правосудия, что было равносильно смертному приговору. Но приговор не приводился в исполнение непосредственно на том месте, где проходила церемония. «Отпущенных» (relajados) с руками, привязанными к зеленым крестам, вели на костер, приготовленный на окраине города. Если в этот решающий момент они признавали свою вину и раскаивались в содеянном, то могли получить милость быть удавленными, прежде чем их тела будут преданы огню. Приходили многочисленные зрители, чтобы присутствовать при этом последнем эпизоде драмы, а некоторые даже приносили хворост, чтобы поддержать пламя.

Следует подчеркнуть, что аутодафе было достаточно редкой церемонией: их насчитывалось около тридцати в течение сорока четырех лет правления Филиппа IV (1621–1665), и больше всего их (восемь) состоялось в Севилье. Но своим зрелищным характером и отзвуком, который порождался ими в душах людей, они придавали жизни Испании того времени весьма своеобразный психологический оттенок. На жертве доноса, представавшей перед судом инквизиции, оставалось несмываемое пятно, даже если этому человеку выносили оправдательный приговор; по более серьезным мотивам приговор, даже самый незначительный, например, ношение sambenito, навлекал вечный позор на виновного и его потомков. «Услышать из уст „приближенного“ слова „Именем святой инквизиции…“ — говорил Альварес де Кольменар, — означало, что в ту же минуту от человека отрекутся мать, отец, родственники и друзья, ибо не было такого, кто осмелился бы стать на его защиту — из страха, что подозрение в вопросе веры может пасть и на него».

И все же угроза, висевшая над всеми, поскольку каждый мог оказаться жертвой клеветнического доноса, ничуть не уменьшала уважения и привязанности испанцев к учреждению, которое, защищая чистоту веры, казалось духовным стражем всей Испании.

1. Религиозные и светские праздники. — Танцы и маскарады. Карнавал. Шествия в праздник Тела Господня. — «Juegos de Canas» и коррида

2. Театр. Залы для спектаклей и публика. — Представления: «comedias» и «autos sacramentales». — Труппы странствующих артистов. — Социальное положение актеров и любовь к театру

«Самые серьезные и благоразумные народы, такие, как испанцы, становятся самыми безумными, когда предаются развлечениям», — утверждал Антуан де Брюнель. Французскому путешественнику вторит современный испанский историк: «Тот, кто захочет судить об Испании, и особенно о Мадриде, XVII века по их блестящей и радостной экспансивности, не может и помыслить, глядя на этот почти постоянно пребывающий в увеселениях народ, что он страдает от самых тяжких общественных и личных бед, скорее он решит, что они купаются в изобилии и переживают период процветания, радости и счастья».

Вероятно, это замечание стоит рассматривать главным образом применительно к столице, где присутствие королевского двора, как мы видели, увеличивало количество поводов для празднования и где простые люди участвовали, по крайней мере, в качестве зрителей, в развлечениях грандов. Но крупные города провинции — Барселона, Валенсия, Севилья — не отставали от Мадрида, и даже в менее значительных городах, в почти сельских поселках власти старались угодить вкусам толпы в том, что касалось всевозможных праздников.

Что угодно могло послужить поводом для праздника, и бывали годы, когда число выходных, включая воскресенья, превышало количество рабочих дней. К событиям национального масштаба (рождение или свадьба членов королевской семьи, визит короля в один из городов королевства) добавлялись важные даты религиозного календаря, как те, что отмечались всем христианским миром, так и связанные непосредственно с праздниками Испанской Церкви: перенесение мощей, освящение нового храма, канонизация испанских святых. Продолжительность празднеств, устраивавшихся в этих исключительных случаях, компенсировалась их редкостью: по поводу тройной канонизации — святого Игнатия Лойолы, святой Терезы и святого Франсиско-Хавьера — Мадрид ликовал весь конец июня 1622 года, и как только эти праздники закончились, сразу же начались торжества, устроенные в честь святого Педро д’Алькантара городом и монастырем босоногих францисканцев, покровителем которых он был.

Впрочем, было бы напрасным занятием проводить четкую границу между религиозными и светскими праздниками, поскольку, если не в своих истоках, то, по крайней мере, в своих церемониях они проявляли множество общих черт. Во время Тройной канонизации 1622 года не только пели «Te Deum» и проводили великолепные шествия, но и устроили поэтический турнир, представления комедий, рыцарские состязания и корриду. Именно во время этих праздников танцы и маскарады — самые любимые публикой развлечения — зачастую соединялись с наиболее торжественными церемониями, отвечая, таким образом, разнообразным вкусам всех слоев населения.

* * *

Танец в Испании является, так сказать, национальной страстью. «Не найти испанки, которая не была бы танцовщицей с момента появления на свет из чрева матери», — писал Сервантес в одной из своих комедий. Танцевали все и всюду. При дворе и в аристократических салонах павана, бранль и аллеманда под звуки инструментов увлекали в размеренное и плавное движение сеньоров и знатных дам. Во время некоторых шествий профессиональные танцовщики и танцовщицы представляли на передвижных эстрадах нечто вроде аллегорического балета. Иногда танец переступал даже порог церкви и перед главным алтарем разворачивалось представление танца шести — быть может, как воспоминание о Давиде, танцевавшем перед ковчегом, — традиция которого и по сей день сохраняется в кафедральном соборе Севильи.

Но народные танцы не были похожи на «благородные»: оживленные, порой неистовые, они исполнялись под гитару, тамбурины и щелчки пальцами. Их страстная экспрессивность подчеркивалась песнями, которые сопровождали танец. «Как может оставаться порядочной женщина, — писал один моралист, — которая в этих дьявольских выкрутасах теряет всякую скромность и сдержанность, непосредственные спутники порядочности, в своих прыжках оголяя грудь, ноги и то, что по природе и по искусству должно оставаться всегда прикрытым? И что можно сказать об этих провоцирующих взглядах, об этой манере поворачивать голову и вскидывать волосы, о шаге по кругу и об этих гримасах, которые обычно мы видим в сарабанде, polvillo и тому подобных танцах?» И вправду дьявольские изобретения, если главный герой произведения Велеса де Гевары «Хромой бес» хвалится, что создал на земле эти танцы, ведущие к погибели, среди которых, по словам современников, выделялись сарабанда и чакона.