Игрушка Двуликого - Василий Горъ

– В таком случае ни у меня, ни у моего жениха не появится ни малейших оснований считать ваш визит оскорбительным, а наговоры в адрес леди Мэйнарии НЕ ВЫНУДЯТ моего ниер’ва вызвать тебя на поединок…

– Действительно, мало ли что несет человек, блуждающий в густом тумане?[145]– сообразив, куда она клонит, злорадно подхватила я.

Аза нервно сглотнула, сдвинулась чуть вперед и принялась теребить уасти и ожерелье Благодарности – видимо, пытаясь напомнить мужу о своих заслугах.

Тот заметил. Но отреагировал совсем не так, как она хотела:

– А что, пожалуй, выход неплохой…

– Плохой! – пожала плечами баронесса. И посмотрела на азу сверху вниз. Так, как будто восседала на троне: – Ибо все то, что я сказала до этого, – лишь покров, ткань, которую увидят те, кому не дано узнать сути ее преступлений…

– Преступлений?

– Твоя жена – враг, каких поискать: всего за несколько десятин она чуть не столкнула хейсаров и вейнарцев в братоубийственной войне, чуть не заставила Неддара Латирдана и меня, его невесту, возненавидеть весь род Аттарков, чуть не забрала у тебя жизнь, а у Ваги – честь и чуть не лишила тебя Унгара…

– Чуть не лишила Ночной Тиши? Я?! – не удержавшись, воскликнула Нита.

На ее вопрос ответила не леди Этерия, а я:

– Да, ты… Еще в день моего виот’ун’иара… Когда убедила своего сына в том, что я стану его женой. И когда умышленно не рассказала мне о том, что если я попрошу Унгара нанести удар, отнимающий жизнь, то тем самым объявлю себя его невестой…

Нита опустила взгляд лишь на мгновение, но Тарвазу хватило и этого – поняв, что все было именно так, как я сказала, он заскрежетал зубами.

Этерия дала ему несколько мгновений, чтобы справиться с обуревающими его эмоциями, а потом нанесла добивающий удар. В мгновение ока похоронив все надежды аннара на мирное завершение разговора.

– Прощать Ниту я не намерена. Поэтому остаток своей жизни она проведет в служении Барсу…

Уверенность, с которой баронесса произнесла последнюю фразу, заставила меня поежиться. А Каменную Длань – склонить голову в знак подчинения.

– Каким ты видишь это служение, ашиара?

– Я плохо знаю ваши обычаи, поэтому переложу бремя выбора его вида на тебя и увея. И озвучу лишь несколько требований: Нита должна жить где-нибудь в глубине рей’н’и’ола, не иметь возможности его покидать и общаться только с тобой. Ну а слух о том, что она – эйдине, должен разойтись по Шаргайлу уже сегодня…

Пока я вспоминала день, когда Этерия заставила Тарваза подчиниться своей воле, Латирдан въехал во двор, остановил коня в десятке локтей от строя и шевельнул десницей.

Пара его телохранителей, судя по вышивке на араллухах, тоже Аттарков, метнулись к воротам и закрыли тяжеленные створки. Оставив остальную свиту за пределами сарти.

«Теперь тут только свои…» – вглядевшись в холодные как лед глаза опекуна, обреченно подумала я. И внезапно поняла, что отношения между Короной Вейнара и родом Аттарков все еще балансируют на лезвии клинка.

– Шер’о и шиар’о![146]– не тратя времени на приветствия, начал Неддар. – В первый раз с того дня, как переступил порог этого сарти, я жалею о том, что стал Аттарком. Да, вы не ослышались: я об этом жалею! Ибо если еще совсем недавно я был уверен в том, что в каждом из моих сородичей живет дух Бастарза, и был готов вцепиться в глотку любому, кто в этом усомнится, то теперь я знаю, что в сердцах сыновей и дочерей сильнейшего рода Шаргайла поселилась гниль…

Несмотря на то что Латирдан ощутимо перетягивал тетиву[147], Аттарки не роптали, понимая, что именно кроется за этими словами. И тем самым молчаливо признавали свою вину. Только вот Неддару этого было явно недостаточно.

– Я доверил вам самое дорогое, что у меня было: невесту, которой угрожает опасность, дочь ори’т’анна[148], отдавшего жизнь за моего отца, и ее майягарда, которого вы сами позже признали баас’ори’те. А что сделали вы? Вместо того чтобы отнестись к этим людям так, как требует а’дар, вы возненавидели человека, который взял на себя ответственность за будущее своей гард’эйт, и увидели женщину в его жене!

– Это моя вина, шшат’или… – шагнув вперед, выдохнул Тарваз. – И я уже оплатил эту вину своей кровью…

К моему удивлению, услышав эти слова, Неддар соскользнул с лошади и обнял аннара за плечи:

– Ты поступил как должно, отец…

Решив, что гнев короля слегка поутих, я слегка расслабилась. Как оказалось, зря – высказав мнение по поводу поступка своего второго отца, Латирдан вскинул голову и угрюмо оглядел остальных родственников.

– Я понимаю. Его. Но не вас! Поэтому дальше буду говорить не как Аттарк, а как адвар[149]хейсаров…

Коротенькая пауза, расчетливо сделанная Неддаром перед тем, как огласить свою волю, подействовала на мужчин, как рык сторожевого пса на слепого котенка: все воины, начиная с н’наров и заканчивая мальчишками, только-только получившими право на меч, затаили дыхание и превратились в слух.

– Те из вас, кто имел наглость забыть о правилах гостеприимства и усомниться в праве майягарда решать судьбу своей гард’эйт, под руководством старейшин займутся изучением а’дара. И будут этим заниматься до первого снеженя…

В глазах Тарра Оленьего Рога и его друзей по несчастью[150]заплескалось отчаяние – Вейнарский Лев только что запретил им участвовать в предстоящем набеге!

– Что касается Унгара Ночной Тиши, возжелавшего жену своего родственника…[151]– Неддар сделал еще одну паузу, скорее всего, для того, чтобы усилить эффект от будущих слов, и холодно усмехнулся: – То он лишается права носить наш’ги до тех пор, пока не докажет, что он – мужчина!

Восьмой день первой десятины третьего травника