Держава и топор. Царская власть, политический сыск и русское общество в XVIII веке - Евгений Анисимов

Еще хуже было тому ответчику, который начинал признаваться в том, о чем его первоначально следователи и не спрашивали. Эта слова назывались «прибавочными речами». В этот момент допрашиваемый с роковой неизбежностью выступал в роли закоренелого, затаившегося преступника, скрывавшего свои преступления, или же в роли столь же преступного неизветчика по делам, о которых, согласно всем известным законам, надлежало доносить куда следует, и как можно скорее. Если бы упомянутый выше Егор Столетов, допрошенный в 1734 году В. Н. Татищевым в Екатеринбурге о его нехождении в церковь и каких-то опасных высказываниях за столом, отвечал только на заданные следователем вопросы, то сумел бы выпутаться из этого дела. Но Столетов вдруг «собою» стал пересказывать Татищеву придворные слухи и сплетни о том, что якобы царевна Екатерина Ивановна сожительствовала с его князем Михаилом Белосельским, что Бирон с императрицей «живет в любви, он-де живет с нею по-немецки, чиновно». Запись допроса, по-видимому, привела государыню в ярость: после жестоких пыток Столетову отрубили голову, а Татищев получил строгий выговор за то, что, вопреки указам о предварительном поверхностном допросе преступника, стал выспрашивать у него вещи, которые его, подданного, ушам и слышать не надлежало. Но Татищев и сам не ожидал, к чему приведут его допросы о пропущенных Столетовым обеднях, и очень испугался, услышав откровения ответчика. Это видно по его рапортам в Петербург.

После первого допроса ответчика наступала очередь допрашивать свидетеля. Число свидетелей закон не ограничивал. В политическом процессе свидетель играл значительную роль. Естественно, что показания его были важны для ответчика, но все же более всего в них был заинтересован изветчик. Можно без преувеличения утверждать, что отрицательный ответ свидетеля «писали» на спине изветчика. Если ответчик отказывался от извета, а свидетель не подтверждал показаний изветчика, то первым на дыбу, согласно старинному принципу «доносчику – первый кнут», попадал сам изветчик. Особая важность показаний свидетелей в политическом процессе приводила к тому, что их арестовывали и содержали в тюрьме наряду с изветчиком и ответчиком (хотя и не вместе). Правда, для высокопоставленных или больных свидетелей делали исключение – их могли допрашивать и на дому.

Идя с доносом, опытный изветчик должен был не просто представить сыску свидетелей преступления ответчика. Он должен был быть уверен в том, что названные им свидетели надежны, что в последний момент они не проявят неосведомленность по существу дела («скажут, что про то дело ничего не ведают»), но, как тогда говорили, «покажут именно», то есть единодушно подтвердят его извет в той редакции «непристойных слов», которую он изложил в своем доносе. В 1732 году полной катастрофой для Иконникова закончился его донос на Назинцова: свидетели, на которых «слался из воли своей» (добровольно) изветчик, показали не то, что он сообщил в доносе, и его обвинили в ложном извете.

Допрашивали свидетелей «каждого порознь обстоятельно», предварительно приводя к присяге на Евангелии и Кресте – «по заповеди Святого Евангелия и по государеву крестному целованию». Свидетель давал клятву, что он обязуется рассказать «обстоятельно о том непристойном слове… слышал ль и каким случаем».

Сыск не предъявлял каких-либо критериев к свидетелю. В состязательном процессе, согласно Уложению 1649 года, свидетелем мог быть только человек «благонамеренный», честный, «достоверный», то есть видевший все сам, не враждебный ответчику, но и не вступивший с кем-либо из участников процесса «в стачку», наконец, не родственник одной из сторон, а согласно «Краткому изображению процессов», свидетелями не могли быть «негодные и презираемые» люди (среди них числились убийцы, клятвопреступники, разбойники, воры и т. д.). Для политического процесса «негодных и презираемых» свидетелей не существовало – нередко именно они часто выступали свидетелями, вопреки отводу их ответчиком. Извет насильника и убийцы, кричавшего «слово и дело» в тюрьме, могли подтверждать такие же, как он, личности с рваными ноздрями. И их показания принимали к сведению. Незаметно также, чтобы в политическом процессе отдавали предпочтение одним свидетелям перед другими (как это было в судебном процессе), а именно мужчинам перед женщинами, знатным перед незнатными, ученым перед неучеными и священнослужителям перед светскими лицами.

Не все ясно со свидетелями-крепостными (в делах их помещиков), свидетелями-подчиненными (в делах их начальников), наконец, со свидетелями-родственниками, в том числе женами. Считалось, что жена не может быть свидетельницей по делу мужа. Следование этой норме мы видим и в некоторых политических делах. В 1732 году изветчик Рябинин указал на пятерых свидетелей и среди них упомянул свою жену, «которую, – как отмечено в решении Тайной канцелярии, – во свидетельство представлять ему не подлежало». Однако политический процесс не имел четкой правовой регламентации, его природа была иной. Фактическим истцом (часто за спиной изветчика) выступало само государство, и когда следствию нужны были конкретные показания на политического преступника, проблема родства, социальных, должностных отношений изветчика с ответчиком, изветчика и ответчика со свидетелем власть мало интересовала. Многочисленные дела показывают, что очень часто близкие родственники являются свидетелями доносчика. В 1724 году в Тайной канцелярии допрашивали как свидетеля жену изветчика Кузьмы Бунина, которая, конечно, подтвердила донос своего мужа. В 1736 году главной свидетельницей по делу чародея Якова Ярова стала его жена Варвара.

В ходе «роспроса» свидетель мог оказаться в очень сложном положении. Будучи свидетелем изветчика, он одновременно выступал в роли «недонесшего изветчика». Формально, если человек узнавал о государственном преступлении вместе с другими людьми, то по закону он был обязан немедленно донести о преступлении куда надлежит. Однако если по делу он проходил как свидетель, то это означало, что донос сделал не он, а кто-то другой. Стало быть, это произошло по одной из двух причин: либо человек не захотел доносить, либо он заранее распределил роли изветчика и свидетеля с теми, кто оказался вместе с ним при совершении преступления, и в итоге взял на себя роль свидетеля. В первом случае он становился наказуемым «неизветчиком», во втором – свидетелем изветчика, который мог рассчитывать на награду.

Слышавшие «непристойные слова» солдата Седова сказали капралу Якову Пасынкову, «чтоб на оного Седова донес, о чем и оной капрал показал, к тому ж оные свидетели в очных ставках уличали того Седова о непристойных словах». В итоге награжден был как изветчик, так и свидетели «за правой их извет». Правда, изветчик получил 10 руб., а свидетели – только по 5 руб. Иначе говоря, свидетели изветчика явились здесь соучастниками доноса, за что и удостоились награды.

Свидетеля поджидали трудности даже более серьезные, чем кара за недостаточно быстрый бег в сыскное ведомство. Хуже всего приходилось свидетелю того изветчика, который на следствии отказывался от своего извета. Таким образом, донос признавался ложным, как соответственно и свидетельство по нему. Отрекшийся от доноса изветчик губил и своего свидетеля. В 1713 году вор и убийца Никита Кирилов перед началом пытки в Преображенском приказе кричал «государево дело» и на допросе у Ф. Ю. Ромодановского обвинил пятерых посадских и крестьян в приверженности расколу и произнесении «непристойных речей» о царе Петре I. В подтверждение Кирилов ссылался на сидевшего в тюрьме Денежного двора фальшивомонетчика Ивана Бахметева, который всех названных раскольников знал лично. Бахметев – сам приговоренный к смертной казни преступник – полностью подтвердил извет Кирилова.