Снег на кедрах - Дэвид Гутерсон

Только убив четырех немцев, Кабуо понял, что имели в виду другие, умудренные возрастом, и как глубоко проникли в его душу. Он был воином, и эта темная ярость была у семьи Миямото в крови; Кабуо суждено передать ее следующему поколению. История о прадеде, безумном самурае, была и его собственной историей, теперь он понимал это. Иной раз, когда Кабуо чувствовал, как в нем закипает гнев из-за отнятой земли, он собирал этот гнев внутри, выходил во двор и, вооружившись шестом кэндо, принимался оттачивать черный танец своего искусства. После войны Кабуо видел только тьму, и в мире, и в собственной душе, во всем, кроме клубничных полей, жены и трех детей, сына и дочерей, трех даров. Он чувствовал, что ничем не заслужил такое счастье, и глухой ночью, когда его одолевала бессонница, он представлял, как напишет им записку, рассказав все-все о своем грехе. Как уйдет от них, будет страдать в одиночестве, и страдание затопит гнев. Ярость угаснет и освободит его для размышлений о собственном предназначении и следующей жизни, предначертанной великой чередой перерождений.

Сидя в камере, обвиняемый в убийстве Карла Хайнэ, Кабуо думал, что наконец нашел то, к чему так стремился. Потому что страдал в этой камере от страха перед неотвратимо надвигающимся судом. Возможно, в этом теперь его судьба — заплатить за жизни, отнятые у других в приступе ярости. Такова природа причины и следствия, таково непостоянство всех вещей. Что за загадка эта жизнь! Все связано между собой непостижимым предначертанием; Кабуо размышлял об этом в темной камере, и сознание его прояснялось все больше и больше. Непостоянство, причина и следствие, страдание, стремление, ценность жизни. Каждое существо, пребывающее в сознании, стремится прорвать скорлупу индивидуальности и определенности. У него было достаточно времени, чтобы направить страдание по пути вверх, в сторону освобождения, к которому он будет идти еще много-много жизней. Ему необходимо сделать все, чтобы пройти как можно больше и смириться с тем, что вершина его грехов слишком высока, чтобы перевалить ее в срок, отпущенный этой жизнью. Он продолжит восхождение в следующем, даже последующем рождении, и страдания его будут только умножаться.

За окном дул, не переставая, северный ветер, заметая снегом здание суда. К полудню на город выпало три дюйма снега, но снег был такой мелкий, что едва ли про него можно было сказать, что он выпал; снежинки повисли ледяной взвесью, дыханием призраков, перемещаясь вверх-вниз по улицам Эмити-Харбор: бесовская пудра, заиндевевшие клочья облаков цвета слоновой кости, скрученные завитки белого дыма. К полудню запах с моря улетучился, оно подернулось туманом и как будто уменьшилось; видимость ухудшилась, повсюду мельтешил снег, и невозможно было ничего разглядеть; ноздри отважившихся выйти из дома жег сильный мороз. Снег взметывался у них из-под ног, когда они брели к зеленной лавке Петерсена, в резиновых сапогах и наклонив головы. Когда же они поднимали головы, щурясь на белизну, покрывшую все, ветер швырял в них снег, и они переставали видеть.

Исмаил вышел из суда и побрел без цели, восхищаясь падающим снегом, стараясь запомнить его красоту. Суд над Миямото Кабуо побудил его снова погрузиться в воспоминания.

…Почти четыре года они с Хацуэ приходили к тому кедру и обнимались, счастливые, — им, молодым влюбленным, этого хватало. Они расстилали поверх подушки мха пальто и долго оставались внутри, уходя уже после сумерек, а по выходным встречались у кедра днем. Кедр источал аромат, которым пропитывалась их одежда и они сами. Забираясь в дупло, они глубоко вдыхали; затем ложились и ласкали друг друга. Жар прикосновений, мягкое скольжение губ и языков, кедровый аромат, уединенность, шелестящий снаружи дождь — все это создавало у них иллюзию исчезнувшего мира; не было никого, только они вдвоем. Исмаил крепче прижимал к себе Хацуэ, и она отвечала ему, приподнимаясь со мха и разводя под юбкой ноги. Исмаил ощущал ее грудь, чувствовал резинку трусиков под одеждой, а она проводила рукой по его животу, груди, спине. Иногда по дороге домой Исмаил останавливался в глухом лесном уголке и, поскольку иного выхода у него не было, брал себя рукой. Прикасаясь к себе, он представлял Хацуэ. Закрывал глаза и прислонялся к дереву; после ему становилось и легче, и в то же время тяжелее.

Ночами Исмаил порой мечтал с закрытыми глазами, представляя их с Хацуэ свадьбу. Мечта не казалась ему несбыточной — можно уехать куда-нибудь, где она могла бы осуществиться. Исмаилу нравилось представлять себя и Хацуэ в Швейцарии, Италии, Франции… Он всем своим существом отдал любви, он поверил, что чувства его к Хацуэ предопределены. Им суждено было встретиться на пляже еще детьми и потом навсегда остаться вместе. Иначе и быть не могло.

В дупле они болтали о чем угодно, споря с жаром и подолгу, как это водится у подростков; Исмаил узнал, что Хацуэ бывает в самом разном настроении. Временами она приходила холодная и неразговорчивая, и ему казалось немыслимым достучаться до нее. Даже когда он обнимал Хацуэ, в ее сердце оставался уголок, куда вход ему был заказан. Порой он отваживался заговорить с ней, давая понять, как это больно, когда она не открывается ему целиком. Хацуэ же объясняла, что от природы сдержанна и не в силах переделать себя, что так ее воспитали, отучив от чересчур бурного проявления чувств. Но это совсем не значит, что в сердце у нее пустота. Молчание, говорила она Исмаилу, наполнится для него смыслом, когда он научится прислушиваться к нему. И все же Исмаил думал, что любит Хацуэ сильнее, чем она его, и мысль эта постоянно тревожила его.

Еще он узнал, что в жизни Хацуэ есть место и религии; в детстве Исмаил об этом только догадывался. Как-то он заговорил с ней об этом, и она призналась, что старалась запомнить основные принципы своей веры. К примеру, что все в жизни преходяще — она размышляла об этом каждый день. Для человека важно взвешивать любой свой поступок, объясняла Хацуэ, потому что поступок влияет на будущее души. Она призналась, что испытывает угрызения совести оттого, что тайно встречается с ним, обманывая отца и мать. Она знала, что впереди ее ожидает наказание, что нельзя так долго обманывать и избежать потом расплаты. Исмаил не соглашался, доказывая, что Бог не считает их любовь чем-то дурным и греховным. Бог, отвечала ему Хацуэ, это нечто личное; только ей самой дано понять, что ждет от нее Бог. Важен мотив поступка — то, что побудило ее скрыть от родителей встречи с ним, Исмаилом. Вот о чем она все время думает — как определить для себя этот мотив.

В школе Исмаил делал вид, будто незнаком с ней, искусно имитируя безразличие; этому его научила Хацуэ. Она была мастером по части всяческих притворств — проходила в коридоре мимо, одетая в клетчатую блузку, аккуратно заправленную, с рукавами-фонариками и кружевным воротничком, с бантом в волосах, в плиссированной юбке, прижав учебники к груди, и совершенно не замечала его. Первое время Исмаил воспринимал это очень болезненно. Разве можно так умело притворяться безразличной, в то же время не испытывая его? Однако постепенно он вошел во вкус и начал получать удовольствие от такой игры, хотя у него притворство всегда выходило искусственным, он всегда пытался поймать ее взгляд, хотя и скрывал это. Иногда Исмаил даже бросал ей в конце занятий (и это тоже было частью игры):