Культя - Нил Гриффитс

Даррен глядит в окно, на пролетающие справа сосновые леса, плотные тени меж деревьев. Бормочет:

— А неплохое место, чтоб дело сделать. Никто не помешает, типа.

— Чё?

— Да лес. Тут никто не помешает разобраться с этим козлом одноруким.

— Чё, ты хочешь его сюда привезти?

— Угу. Запхаем его в багажник, бля. Прикажем копать могилу — интересно, послушается или нет.

— У него ж тока одна рука.

— Ну и чё?

— А то, что как он копать будет?

— Ну совком-то он может ковырять? Вот пускай и ковыряет, бля.

— Это ж он сто лет ковырять будет.

— Ну и чё? У тя горит?

— Дар, я никого не смогу замочить.

— Ты это уже сто раз говорил.

— Не, честно: просто не смогу.

— Тебя никто и не просит, бля. Мы его просто малость поучим. Припугнем тока. Чуток попугаем, двинем пару раз, и все. Никто не собирается его мочить, не бзди.

Алистер жмет плечами.

— А кстати, Алли, ты вот чё мне скажи: если б ты заблудился тута в горах, ну, типа, голодал, замерзал, ты б мог кого-нибудь убить?

— Зачем?

— Чтоб съесть, дебил. Ну, ты бы мог кого-нибудь убить и съесть, если б иначе тебе было не выжить?

— Чё, здесь?

— Угу.

— Не-а. Тут ведь город недалеко, всего несколько миль. А там продуктовые магазины и все такое.

— Вот дебил, я ж не имею в виду прям вот тут, я имею в виду, ну, ты понял. В пустыне, типа. Ни еды, ничё. Если б те оставалось тока стать людоедом либо помереть с голоду, чё б ты выбрал?

— Нинаю, честно те скажу. Смотря с кем я буду. Вот Томми я б есть не стал.

— А чё? Он такой жирный мудак, его на несколько лет хватило б.

— Да, но это ж сплошной жир. Как все равно студень, трясется, бе.

— А я бы смог, бля. Я чё думаю, главное, типа, выжить. Я бы любого мудака съел, эт точно. Правду говорю.

Дорога идет на подъем. Они проезжают под железнодорожным мостом, на котором намалевано «SAEFON ALLAN»[42], и дорога забирает вверх все круче, будто сейчас уйдет в восковое небо.

— Ну ладно, а если б ты оказался в пустыне и без воды. Ты б стал пить свою мочу?

Даррен качает головой.

— Ну, Алли, с тебя станется — об таком подумать. Мочу пить. Сам бы стал пить, небось, за милую душу, еще даже до того, как вода кончится. Как те немецкие шлюхи в тех киношках, что Эдди крутит.

— А я уже.

— Чё?

— Да пил. Када малой был. Кто-то со мной поспорил, что я не смогу нассать и выпить это, и вот я нассал и выпил. Как вода, тока соленая.

— Ну ты дебил.

— Все равно как морская. И это ведь мое, я чё хочу сказать, чью другую я б не стал никада в жизни, бля. Получил за это десять сигарет. — Он пожимает плечами. — И ничё такого. Я б и еще раз то же самое сделал, если б вдруг на мели оказался.

— Ну ты грязный козел. Это ж чистый яд, братан.

— Яд? Можно подумать, всякий там кокс и быстрый, что ты себе в хобот вдуваешь, не яд. Чё-та я не видел, чтоб ты об этом волновался.

Даррен ухмыляется.

— А птушта я с них торчу. А сам-то чё, а? Ты ваще пылесос ходячий. Я ваще удивляюсь, как у тя хобот до сих пор не отвалился. Удивительно, что ты до сих пор не стал как та баба из «Ист-Эндеров»[43], знаешь, о ком я?

Алистер на это ничего не отвечает, заглядевшись через окно машины на кур, роющихся в огородике. К шоссе ведет грунтово-гравийная дорожка, на которой что-то клюют и копаются две курицы и петух. Одна курица вспархивает, панически квохча, и пролетает несколько метров, убегая от машины. Алистер смеется.

— Дар, гля на этих курочек! Гля, как торопятся! А ну давай-ка их, в лепешку!

Даррен хмыкает.

— В следраз, када ты жрать захочешь, куриные крылышки, тебе вот куру и подадут. Мож, прям вот эту, ты, дебил злобный.

— Не, никада в жизни. — Алистер очень серьезно мотает головой. — Я больше никада в жизни не буду жареную курицу есть.

— Да щаз. Ты жить не можешь без этой дряни. Я видал однажды, как ты целое ведерко сожрал, чё ж ты врешь-то.

— Да не вру, братан, просто я теперь уж больше это не ем, вот и все.

— А чё? Тока не рассказывай, что ты теперь вегетарьянец. Не поверю.

— Да не, я просто жареной курицы больше не ем. Вот и все.

— А чё это? Должна ж быть какая-то причина.

— Ну да, ты мою сеструху знаешь? Которая щас в Лондоне живет?

— У которой сиськи? А то. Ух, я б ей засадил, по самые помидоры, ей-бо.

— Слушай, это моя сеструха.

— Да я понял. Просто удивительно, ты такой урод, а она ничё себе, я б на нее лег. Так чё у нее там с курями случилось?

— Ну, она была в городе на прошлой неделе, и мы пошли пива выпить, и вот мы шли по Хардман-стрит, и ей есть захотелось. Так что она себе взяла куриный бургер, и попросила без майонеза, потому как у нее от майонеза экзема или чё там, она как тока его поест, сразу вся болячками покрывается. Ну и вот, она откусила, а он на вкус как дерьмо, и чё-то белое липкое оттуда лезет. Она пошла обратно, говорит им, я просила без майонеза, а парень там говорит, что никакого майонеза не клал. И вот она заглядывает в свой бургер, типа, под верхнюю булку, а там знаешь чё?

— Не, а чё?

Алистер кивает.

— Ну вот. Одна большая киста, пмаешь? А та белая дрянь, это гной был. Веришь, нет?

— Ну ёптыть. Аж блевать потянуло. Вот где гадость-то, братан.

— А то. Вот я с тех пор никакой жареной курицы и не ем. Больше никада в жизни, бля.

— Точно. Гнойбургеры, черт. Киста в булочке. Нет уж, в жопу.

Склон становится более пологим. Это долгий подъем, мало-помалу карабкаешься вверх и оказываешься высоко над морем. Перевал все ближе.

— А я кой-чё подумал, Алли.

— Чего?

— Да твоя сеструха, ага. И у нее белое изо рта. Следраз, када она из Лондона приедет, скажи мне, и тада у нее не гной будет изо рта течь, я уж постараюсь.

— Бля, это моя сеструха, Дар.