Драгоценная ты - Хелен Монкс Тахар

— Конечно! Нам нужно что-то упущенное…

— Понял. Черт, не знаю… Надо подумать…

— Разве нужно думать? Если ответ не приходит сразу, значит, желания подавлены… Но мечты наверняка живут где-то в глубине души.

Он сглатывает. Глаза наполняются слезами. Надувает щеки, смотрит в потолок. Точно в цель!

— Черт… Проклятье… Я как-то не задумывался. Меня никто и не спрашивал…

Мой главный талант. Я умею быть тем, кто им нужен. Иэн глотает водку.

— Ну же, Иэн. Расскажите, а к следующей неделе напишите. Уверяю вас, подобное упражнение раскрепостит, поможет обрести голос.

— Голос…

— Да, услышьте себя. И пусть вас услышат другие.

Тут я решаю, что пора переходить к решительным действиям. Протягиваю руку и накрываю его ладонь своей. Слегка поглаживаю большим пальцем. Чувствую, как в нерешительности подрагивают его мускулы. Несколько секунд он не двигается, потом убирает руку и со вздохом проводит по лицу.

— Понимаешь, я ее люблю. У меня никого нет дороже ее. Она для меня все. Как говорится, в горе и в радости… Кэти меня понимает. А я ее.

— Я слушаю…

Давай, Иэн, рассказывай. Выкладывай все.

— Ради отношений мне пришлось кое-чем пожертвовать. А теперь, видимо, ничего не поделаешь. Больная тема… — Он делает еще глоток, вытирает рот тыльной стороной ладони. — Ты, наверно, думала: почему у нас с Кэти нет детей? Знаешь, она мне заявила, что рожать не будет. Проблемы с матерью и всякое такое. И еще считала, что дети все портят. Работа пойдет побоку… Мол, детская коляска — главный враг художника. В первые годы я еще заводил тему (по крайней мере, пытался). Говорил: «Представляешь, бегал бы по квартире маленький Иэн или маленькая Кэти. Разве не здорово?» А она: «Нет, не здорово. Зачем портить жизнь себе и ребенку?» Когда я снова заговаривал, она отвечала: «А о будущем ты подумал? Ни выпить, ни развлечься, только копить на образование (интересно, с чего?). И потом — втроем здесь будет тесно. Мы что, поедем в глушь типа Энфилда?» Я думал: «Звучит не так уж плохо», однако она стояла на своем, говорила — есть я и ты и вся жизнь впереди — разве этого мало?

Придаю лицу сочувственное выражение и говорю:

— Она поступила, как лучше ей, а не вам. А вам хотелось, чтобы она хотя бы попыталась исполнить вашу мечту, а сейчас уже поздно.

Он кивает, глядя в стакан.

— Прости, что-то я разболтался… Мне надо еще выпить. А тебе?

— Да, пожалуйста.

Иэн идет к бару, и видно, как сердится. Смотрю, как он заказывает водку с тоником и в ожидании опрокидывает пару шотов.

Я возвращаюсь к рукописи. Хочу прочитать как можно больше, пока Иэн ее не забрал.

У девочки начинает расти грудь, и мать не может скрыть отвращения. Не покупает лифчик — отказывается принимать ее созревание. Тогда девочка находит на чердаке старый шелковый шарф и обвязывается крестообразно. И в этот момент понимает, что нашла у матери слабое место.

Чувствует власть.

И решает не стыдиться, а с интересом наблюдать, как развивается тело, — думать, как можно применить новое оружие, от которого мать приходит в ужас.

Эта мысль слегка успокаивает ее, когда она, вдыхая обжигающе свежий воздух, загружает кормушку для ягнят и в тысячный раз размышляет — почему у людей все наоборот? Она высыпает комбикорм, ведро за ведром, ягнята без труда пролезают внутрь, а железные прутья кормушки защищают их еду от старших. У овец сначала едят малыши, потом взрослые. Так и должно быть. Голодные матери не удовлетворяют потребности за счет детей.

«Вот как надо», — думает девочка и под грозное урчание собственного желудка смотрит, как животные поглощают завтрак. Если мать не хочет о ней заботиться, надо позаботиться о себе самой.

Матери удовлетворяют потребности за счет детей. Знакомо.

— Прошу! — Иэн плюхает на стол два стакана. — Ну как? Слегка измененная автобиография — выигрышный жанр, правда?

— Не знаю, я только начала. — Делаю паузу и спрашиваю: — Иэн, я хочу узнать, хочу понять — в какие моменты вы больше всего сожалеете о ребенке? Мне кажется, стоит поразмышлять на эту тему — для писательского опыта и лично для себя.

— Почти всегда.

— Но когда именно? — настаиваю я и снова сжимаю его руку.

— Всего не перечислишь… Например, когда гуляю по парку и вижу пап с мальчуганами или отцов в пабе — в одной руке кружка с пивом, в другой малыш. Я тогда думаю: на их месте мог бы быть я. И…

Комок в горле мешает ему говорить.

Не сдерживайся, Иэн, отпусти себя!

— И когда просыпаюсь по утрам и думаю о будущем, знаешь, что я вижу?

Давай же, Иэн, сдавайся — расскажи мне все.

— И что же?

— Ни-че-го. Ни фига я не вижу. Пустота. Еще один день, похмелье, вечер дома. Просыпаюсь и не знаю, дотяну ли до ночи. Неужели мы так и будем жить: изо дня в день одно и то же — без изменений, без развития, без радости?

Глаза горят.

Попался. Почти.

— Ох, Лили, чего я разнылся? Прости.

Вытирает слезы.

— Иэн, испытывать боль — нормально. И хотеть от жизни большего — тоже! Я вас так понимаю!

Я встаю и раскрываю объятия. Он растерянно моргает, медленно поднимается и позволяет обнять себя через стол.

Шепчу, касаясь губами его уха:

— Я понимаю…

Он слегка поворачивает голову, не возражает против продолжения. Продолжение попозже, пока постоим в обнимку. Я слегка прижимаюсь щекой, провожу пальцами по шее, затем сажусь на место. Снова касаюсь его коленями.

— Ты понимаешь… — тихо повторяет он и больше не делает попытки отодвинуться.

— Да… А знаете, о чем я мечтаю, Иэн? Чего хочу больше всего на свете?

Он кивает, я подвигаюсь ближе, теперь мои колени по обе стороны от его ноги.

— Расскажи, — просит он.

— Я мечтаю о настоящем мужчине. Любить его до потери пульса и подарить ему ребенка.

У Иэна загораются глаза и изумленно отвисает челюсть; ему нужно время, чтобы прийти в себя и продолжить разговор:

— Да? А кто для тебя «настоящий мужчина»?

— Мужчина, который искренне хочет ребенка и до безумия хочет меня.

Я делаю паузу, потом склоняюсь и провожу рукой по его ноге — от колена и дальше — там уже почти все готово. Иэн не шевелится. Победа близка.

Мы быстро допиваем, глядя друг на друга. Его намерения видны невооруженным глазом. Через дорогу от паба церковь Святой Марии, мы идем мимо. По непонятной причине — то ли сказалась выпивка, то ли жалость — Иэн не вызывает отвращения. Скорее любопытство.