Схолариум - Клаудия Грос

— Вы хотели ему помочь? — спросила она.

— Что он тебе рассказал?

Ломбарди постучал пальцами по столу. Ему нужно знать, до какой степени посвящен в это дело Иосиф Генрих. Кажется, новый студент с интересом включился в игру.

— Что однажды он вместе с Домицианом был возле этих руин. Бедняга в отчаянии, он не знает, как поступить. Не только потому, что оказался свидетелем подобного безбожества, но и потому, что бесконечно беспокоится за своего друга.

Да, наивная душа, наверное подумал он. Две наивные души, нашедшие друг друга. Поэтому переходи в наступление, Зигер, расскажи ему все, что он хочет знать.

— Ты слышал про эти секты? Некоторые почитают дьявола, чтобы изгнать Бога, как другие люди — зиму. А еще есть такие, кто полагает, что Бога следует искать у себя между ног. Которые не признают ни грех, ни аскетизм, а сами творят себе образ, о котором я лучше ничего говорить не буду.

— И они убили Домициана? — тихим голосом спросила Софи.

— Вполне возможно, Иосиф. Как только он там появился и начал за ними следить, он уже был обречен. И если они его обнаружили…

— А почему вы молчали? Почему никому ничего не рассказали?

Ломбарди улыбнулся:

— Потому что обещал Лаурьену молчать. Было бы неразумно идти к судье и давать ему указания.

Нет, подумала Софи. Дело не в этом. Но в чем? Эта дьявольская улыбка. Он чувствует себя уверенно. Почему он заставил обыскать весь город, хотя давно знал, в каком именно месте убили пропавшего?

— Вы лжете, — только и сказала она.

— А с этого самого момента ты будешь заботиться только о своих собственных делах, — возразил он холодно. — Тебе понятно?

— Вы думаете, я бросаю вызов дьяволу?

Он засмеялся:

— Нет. Хотя даже Штайнер в данный момент думает, что дьявол наступает ему на пятки. Но я не верю, что таковой существует в мире вещей. Он относится к миру образов, но мы не можем разобрать его на составляющие. Потому как никогда не видели его воочию, этого дьявола, да, мы даже не знаем, как он выглядит, так что он способен воплотиться лишь в нашем представлении, но это воплощение всего лишь образ, который мы ему приписываем. Следовательно, это наш собственный образ, а не образ дьявола. Тот, кто постоянно поминает дьявола, возможно, сам и есть дьявол, как ты думаешь?

— Credo quia absurdum?[42]

— Ты внимательно читал Тертуллиана. Касалл терпеть его не мог, так же, как и Оккама. Он постоянно восхвалял идею, а не вещь. Доказать существование дьявола таким людям проще, чем тем, кто верит только в существование вещей. У этих не слишком большой простор для фантазии. Собственно говоря, это очень убогая точка зрения.

— На которой вы, тем не менее, остановили свой выбор.

Ломбарди кивнул, подошел ближе, отодвинул книгу в сторону и сел на стол.

— Да, а что мне оставалось делать? У меня явная склонность ко всему убогому.

Он снова засмеялся. Он кичится своей бедностью. Несчастный магистр, который не стыдится своей нищеты, а наоборот — возводит ее в разряд добродетелей и считает неотъемлемой частью своей личности.

Он открыл ей дверь. «Да, я ухожу, Ломбарди, — сказала себе Софи, — но я еще вернусь. Жаль, эту беседу я представляла себе несколько по-другому». Он красив. И умен. И даже если он не верит в дьявола, у него все равно есть что скрывать.

В одном из дальних помещений де Сверте разместил новую библиотеку схолариума. Здесь в ряд лежали закрепленные на длинных цепях книги; их было немного, но всё же вполне достаточно, чтобы постичь азы знаний. Так что больше не нужно клянчить в других коллегиумах и бурсах. Теперь они могут читать в своей собственной библиотеке. Аристотель был представлен «Метафизикой», «Физикой», «Этикой» и первыми тремя томами «Liber de causis»; рядом лежали посвященные геометрии «Элементы» Евклида, дальше — «О философском утешении» и «Арифметика» Боэция и «Теэтет» Платона. А также «Institutiones grammaticae» Вергилия и «Theoria planetarum». Тут уж благодетель не поскупился. Конечно, необходимо обзавестись еще кое-какими трудами, но приор и так был счастлив, несмотря на то что некоторые книги вовсе не вызывали у него восторга. Было общеизвестно, что де Сверте не разделяет современных течений, готовых отказаться от половины наследия Фомы Аквинского и усматривающих в традиционных философах закат Запада, но он не препятствовал развитию науки, которое все равно стало неукротимым, и старался делать хорошую мину при плохой игре. До него доходили слухи что факультет думает вернуться к старым методам преподавания и постепенно отказаться от via moderni[43]. Так что ему оставалось только ждать лучших времен. И тогда он добьется, чтобы им выделили другое здание, потому что здесь ему не нравится. По улицам шляются чернь и девки, молитв не слышно, и напрасной оказывается любая попытка заставить совет обеспечить порядок и покой. Постоянно не хватает сторожей, которые обходили бы улицы днем и ночью.

Стражники занимаются нищими, ворами и убийцами. До его схолариума очередь доходит только тогда, когда на других фронтах устанавливается прочный мир. Бурса Короны тоже страдает от дурных женщин и всякого сброда, но главным злом все равно остается публичный дом, потому что студенты из бурсы тоже гораздо больше интересуются шлюхами, чем книгами.

Открытие его новой библиотеки, на которое были приглашены все студенты и магистры, де Сверте велел ознаменовать вином и жареным мясом. Лаурьен попросил разрешения пригласить за стол своего нового друга Иосифа. Тот ел, пил и разглядывал книги. Около полуночи — на этот раз ворота должны были закрыть лишь в полночь — настроение поднялось настолько, что даже приор продемонстрировал признаки веселья: из его рта вырвалось счастливое икание, потому что он выпил слишком много вина и поспорил со Штайнером насчет диспута, что, правда, не было принято всерьез.

— Показать тебе схолариум? — прошептал Лаурьен своему другу Иосифу и схватил его за худенькую узкую руку, которую тут же выпустил, как будто обжегшись. Удивительно, подумал он, стоило ему посмотреть на шедшего рядом друга, и в голове снова мелькнул образ Софи. Когда он находится возле Иосифа Генриха, у него появляется какое-то непонятное чувство. Может, дело в росте, может, в походке. Его друг делает большие шаги, странно неловкие, как будто всю жизнь провел на ходулях Лаурьен показал ему помещения. Везде стоял ледяной холод. Топили только в рефекториуме, где как раз сейчас пировали. Сальная свеча, которую нес перед собой Лаурьен, давала слишком тусклый свет и отбрасывала мрачные тени. «Жить в схолариуме очень неуютно», — подумала Софи. Спальни с выставленными возле двери покрытыми ледяным налетом посудинами для нечистот, комнаты для занятий, даже библиотека — все показалось ей нежилым, темным и мрачным. Дом был старый и обветшавший: раньше здесь жили монахи, позже переехавшие в более приветливую часть города. Вдруг послышались громкие голоса. Кто-то закричал, дверь распахнулась, и влетели три студента.