Наездницы - Энтон Дисклофани

Твоя сестра Теа

Я знала, что существует большая вероятность того, что мама первой прочтет мое письмо. Она может даже не отдать его Сэму. Я надеялась, что отдаст, но не была в этом уверена. Впрочем, она считала, что у ребенка должно быть личное пространство, называя это автономией, как будто мы понимали, что это означает. Мама читала книги по воспитанию детей и отмечала те места, которые должен был прочесть отец. Она считала себя прогрессивной матерью. Свидетельством прогрессивности ее взглядов была свобода, которой пользовались мы с Сэмом. Она желала вырастить независимо мыслящих и действующих людей.

Мама прислала мне на день рождения подарок. Она написала, что это подарок от всех, хотя я сомневаюсь, что Сэм имел к нему хоть какое-то отношение. Жемчужные серьги-слезки с бриллиантами. Они были маленькими, но очень красивыми. Я спрятала их в ящик туалетного столика, никому не показав. Это были ее серьги, и она надевала их по особым случаям. Я не понимала, почему она прислала их мне. Неужели она считала, что у меня будет возможность надевать их здесь? Может, и будет – на танцы, но она не могла этого знать. Этот подарок что-то означал. Каким бы щедрым он ни казался, я понимала, что за ним стоит, – нежелание видеть меня. Это были всего лишь серьги. Серьги, которые она все равно никогда не носила.

– С вашим днем! – всегда восклицала мама, когда мы приходили завтракать, после чего целовала в висок сначала Сэма, а затем меня. – С днем рождения тебя и тебя!

В прошлом году на наш день рождения Иделла испекла торт с корицей и апельсиновой глазурью. Она каждый год сама готовила апельсиновое масло по рецепту моей прабабушки. В прошлом году мне подарили новое платье и две книги (подарок отца), а мне хотелось французские духи, увиденные в журнале, и я была разочарована тем, что мне их не подарили. «Но для кого ты собиралась ими душиться? – спросила, улыбаясь, мама. – Для Саси?»

В прошлом году в это время все только начиналось. Сэму подарили охотничью винтовку. Точно такую же получил и Джорджи, хотя это был не его день рождения. Сэм хотел химический набор, который он тоже увидел в журнале, а не винтовку. Он был ужасно разочарован, когда ему вручили длинную коробку, совершенно определенно, с винтовкой.

Мои родители всегда так поступали – дарили Джорджи такой же подарок, что и Сэму. И мой кузен, а также тетя и дядя всегда были в этот день с нами, празднуя наш день рождения. Точно так же, как мы вместе с Джорджи праздновали его дни рождения. Но даже его дни рождения всегда отмечались у нас дома, и торт ему пекла Иделла, хотя тетя Кэрри отлично готовила. Нам это никогда не казалось странным. Разумеется, все всегда хотели быть именно в нашем доме. Вообще-то мы жили очень дружно, но замкнуто. Даже соседи дяди Джорджа и тети Кэрри воспринимались нами как чужаки, претендующие на нашу частную жизнь. К тому же за нашим домом расстилались бескрайние просторы, где можно было играть во что угодно.

В этом году я никому не сказала о своем дне рождения, даже Сисси, которая очень обрадовалась тому, что Бун признался мне, что она ему сильно нравится.

– Вот видишь! – воскликнула она. – Он меня любит.

И мне пришлось согласиться с тем, что все действительно на это указывает.

«Интересно, что подарили на день рождения Сэму?» – думала я. Я должна была отправить ему вместе с письмом книгу. Книгу, в которой кто-то совершает ошибку и расплачивается за последствия. Но об этом говорилось во всех любимых мною книгах: «Портрет леди»[10], «Обитель радости», «Эпоха невинности»[11]. Кроме того, Сэм не стал бы читать присланную мной книгу.

В Йонахлосси дни рождения праздновались после обеда, и каждая девочка получала кусок огромного торта. К счастью, мой день рождения прошел незамеченным. Наверное, поскольку шли приготовления ко Дню благодарения, он отошел на второй план. Или миссис Холмс не захотела, чтобы я праздновала день рождения. Так или иначе, но я вздохнула с облегчением.

В прошлый День благодарения я провела утро в комнате для гостей в доме дяди Джорджа и тети Кэрри. Я спала и время от времени бегала в туалет, чтобы вырвать, поскольку меня тошнило. Я слышала, как возятся в кухне тетя и мама. Сэм и Джорджи бегали вверх и вниз по лестнице. Я обожала суету приготовлений к празднику и проклинала как свое недомогание, так и отца, который, будучи врачом, тем не менее не сумел меня вылечить.

Я дремала, находясь где-то между сном и явью, когда, открыв глаза, увидела Джорджи, который сидел рядом со мной на краю кровати.

– Ты пришел меня навестить.

– Ага, – расплылся в улыбке Джорджи. – Пришел.

Возможно, потому, что я перед этим спала и мой мозг еще не успел включиться, возможно, потому, что я болела и мне наконец стало немного лучше, одним словом, я не могу этого объяснить, но при виде сидящего рядом со мной кузена меня охватила неописуемая радость. Я почти парила над кроватью, и кожу на моих руках даже покалывало от избытка чувств. Его улыбка казалась мне дорогой в иной мир.

– Я рада, – сказала я и не узнала собственного голоса. Я коснулась его руки, лежащей на одеяле. – Спасибо.

– Сэм тоже пришел, – добавил он, и я наконец осознала, что мой брат тоже здесь, сидит на стуле в углу комнаты.

Они оба пришли меня навестить и высвободить из болезненного полусна. Тут в дверь постучал дядя Джордж и сказал, что пора идти вниз. И хотя я уверена, что мы все так и сделали, я также уверена, что целый вечер грезила, продолжая испытывать слабость и пытаясь понять, почему я так обрадовалась появлению Джорджи. Я жаждала удержать это ощущение, испытывать его как можно дольше.

* * *

Тетя Кэрри изумительно готовила, и папа не упускал случая ее за это похвалить. Мама готовить не умела. Она вообще мало интересовалась едой – ковыряла то, что лежало у нее на тарелке, съедала только половину порции – и не считала нужным тратить время на ее приготовление. Ее худоба была частью ее красоты. Благодаря изящной фигуре она привлекала к себе внимание везде, где бы ни появлялась. На такую женщину, как моя мама, невозможно было не смотреть. Мамина красота была хрупкой и очень нежной: лебединая шея, выступающие скулы, глаза, в которых постоянно шла борьба между желтым и зеленым цветами.

Тетя Кэрри была некрасивой. В юности она, наверное, выглядела как типичная девушка со Среднего Запада: пшеничного цвета волосы, синие глаза, складная фигура. Сколько я ее помнила, она была коренастой (так называла это мама) и постоянно боролась с лишним весом. Мне хотелось знать, что стало с ее фигурой после обрушившейся на них беды: лишилась ли тетя Кэрри аппетита или, напротив, еда стала для нее утешением? Поэтому когда я в Йонахлосси думала о ней, представляла ее себе то стройной женщиной с впалыми щеками вместо некогда круглых, то толстой и расплывшейся, с утонувшей в складках кожи шеей и пухлыми запястьями. Я не верила в то, что она не изменилась и выглядит так же, как и тогда, когда я видела ее в последний раз.