Убить Пифагора - Маркос Чикот

Трое учеников, стоявших на страже у входа, всполошились, заметив его приближение. Подняв облако пыли, к ним подлетел огромный скакун, рядом с которым обычная лошадь казалась жеребенком. Обнаженные руки всадника с мощными мышцами также были в два раза толще, чем у обычного мужчины.

Вблизи его мигом узнали и встревожились еще больше. Он был известен как всегда уверенный в себе и веселый человек, не лишенный самолюбования. Сейчас с раскрасневшегося лица стекал пот. Он выглядел испуганным: неслыханно для Милона Кротонского, зятя Пифагора, шестикратного чемпиона по борьбе на Олимпийских играх, видного члена Совета Трехсот и главнокомандующего армией Кротона.

— Где Пифагор? — спросил он, не покидая седла.

Конь всхрапнул, утомленный скачкой. Ученики отступили на несколько шагов.

— В школьном зале, — заметил один из них. — С учителями.

Милон пришпорил коня и ворвался во въездной портик.

* * *

Пифагор не ожидал увидеть Милона. Он сидел с закрытыми глазами в окружении наилучших учеников. Около тридцати учителей слушали музыку, которую исполнял один из них, искуснее других владеющий цитрой. Музыка означала для пифагорейцев гораздо больше, чем эстетическое наслаждение. Пифагор обучал исцелять с помощью музыки болезни тела и ума. Он часто использовал ее, чтобы успокаивать и утешать. С помощью песнопений, танцев и мелодий они учились выравнивать эмоции и очищать душу. Музыкальные занятия были приняты в повседневной жизни общины. В тот день они должны были объединить их перед лицом невзгод крепче, чем когда-либо прежде, и утешить после трагической утраты одного из товарищей.

Милон переступил порог зала, и Пифагор разомкнул веки. Взглядом философ велел ему подождать снаружи. Он не хотел, чтобы другие видели тоску, которую он заметил в глазах своего зятя.

Он вышел ему навстречу, и сопровождаемые прощальным свечением уходящего дня, они направились в сад.

— Учитель, — сказал Милон, как только они остались наедине, — я прибыл прямиком с заседания Совета. Оно длилось восемь часов, и Килон на чем свет стоит ругал братство, тебя и Акенона.

Пифагор кивнул, приказывая продолжать. Нападки Килона не были новинкой, но никогда прежде философ не видел Милона таким обеспокоенным, и это его тревожило.

— Кало, эта зловонная крыса, оказал ему добрую услугу, подослав своих информаторов. Килон первым из Совета узнал, что Даарук убит, и ловко использовал его смерть. Должен сказать, учитель, я никогда не встречал в Совете таких сильных оппозиционных настроений.

— Должно быть, ты имеешь в виду тех, кто не является членами Совета Трехсот.

— Не только! Сегодня Килону аплодировала чуть ли не половина из семисот изгоев — так он называет гласных Совета Тысячи, не принадлежащих к Тремстам; мало того, кое-кто из Трехсот заколебался, выслушав его извращенные доводы. Это необычно и может означать раскол, который наш злейший враг ловко использует в своих интересах.

Пифагор остановился у пруда и несколько мгновений размышлял.

— Сейчас мы переживаем сложный политический момент, — признался он, — но та оппозиция, которую ты наблюдал сегодня, не отражает основных настроений Совета. Конечно, Килон умеет разжигать отрицательные эмоции, особенно когда у него появляются новые аргументы. Поэтому сейчас мы должны сделать две вещи. Во-первых, восстановить доверие Совета. Что касается Трехсот, проблем, я думаю, не будет. Все они посвящены, и это ставит их выше Килона. Завтра я отправлюсь в Совет и обращусь к семистам, которых Килон называет изгоями. Нельзя забывать, что в свое время они сами согласились на то, чтобы Триста занимали более высокое положение. Поверь, в глубине души они не изменили своих симпатий. Не беспокойся об этом.

Милон кивнул, он и вправду выглядел гораздо более умиротворенным. Присутствие Пифагора и точность его доводов неизменно его успокаивали.

— Второе, чего следует добиться любой ценой, — продолжал Пифагор, — избежать новых смертей. Это не просто ужасные трагедии, но и крайне опасное политическое оружие. Об этом, кстати, с тобой хотел поговорить Акенон. Он хочет, чтобы ты назначил пятнадцать или двадцать солдат, которым полностью доверяешь, чтобы с их помощью поддерживать порядок в общине и поручать им другие непростые задания. Со вчерашнего вечера у нас появились группы учеников, охраняющих общину. Кое-кто вызвался добровольцем, но вряд ли они чего-то стоят. У нас даже мечей нет, и это правило, как ты отлично знаешь, распространяется на всех учеников-насельников. — Он вздохнул. — Кроме того, Акенон желает получить специальных людей, чтобы защищать меня и великих учителей.

Милон посмотрел на философа вопросительно. Пифагор всегда выступал против того, чтобы общину патрулировали вооруженные люди.

— Я знаю, что это противоречит нашему духу, — сказал Пифагор, отвечая на его взгляд, — но, учитывая обстоятельства, главное — предотвратить несчастья и поймать убийцу.

Милон кивнул, и Пифагор перешел к еще одному неприятному делу.

— Сегодня утром все жители общины провожали Даарука. Я хотел, чтобы посторонние могли проститься с ним сегодня и завтра; однако… пару часов назад Атма забрал тело.

Милон едва сдержал удивленный возглас. Правила и обычаи предписывали обмыть, помазать и привести в порядок мертвое тело, в течение дня отдать ему дань уважения, а затем похоронить и устроить погребальный пир. Что значит — Атма забрал тело? Куда забрал? Для чего? Как они могли такое допустить?

Пифагор тяжело вздохнул и покачал головой, выражая недовольство. От дальнейших расспросов Милон удержался, не осмеливаясь углубляться в неприятный разговор.

— Я поговорю с Акеноном, учитель. Где я могу его найти?

Прежде чем ответить, Пифагор посмотрел на северную дорогу.

— Акенон уехал час назад с Ариадной. Они отправились на поиски Атмы.

Атма вытер пот со лба краем туники. Затем проверил, все ли готово. Он смутно помнил тот единственный раз, когда присутствовал на подобной церемонии. Ему было пять лет. Погребальная церемония проходила по берегу Ганга. Несколько мужчин и женщин целый день занимались тяжелой работой, которую он теперь выполнял без чьей-либо помощи.

Атма был в ту пору слишком мал, чтобы запомнить подготовку во всех подробностях; однако прекрасно знал тонкости церемонии благодаря подробным и многократным наставлениям матери Даарука, которую всегда считал собственной матерью. Эта женщина не желала отказываться от своей культуры и старалась сделать все возможное, чтобы Даарук и Атма сохранили память о ней. Поскольку Даарук вскоре присоединился к пифагорейскому братству, его мать взялась за Атму и посвятила множество часов, стараясь передать ему древние верования, язык и обряды.

«Но я и представить себе не мог, что буду готовить погребальный ритуал, — с тоской подумал Атма. — Тем более что провожать придется моего дорогого Даарука».