«Новая Атлантида». Геополитика Запада на суше и на море - Николас Спикмэн

Новое республиканское правительство под руководством Леона Гамбетта провозгласило национальное восстание против чужого захватчика, “Krieg a outrance”. Оно весьма спешно набирало все новые армии и бросало все новые массы плохо обученных солдат на поля сражений. В ноябре 1870 года оно даже достигло военного успеха у Loire. Так как не рассчитывали на длительное ведение войны, положение немецких армий стало угрожающим, и было поставлено под угрозу внешнеполитическое положение Германии. Население Франции пришло в состояние патриотического волнения и в самых разных формах стало участвовать в борьбе против немцев. Немцы арестовывали уважаемых лиц и так называемую знать (Notable) в качестве заложников, расстреливали франтиреров, которые попадались им с оружием в руках, и оказывали на население давление путем всякого рода репрессий. Это была исходная ситуация для более чем полувекового спора юристов в области международного права и официальной пропаганды обеих сторон за и против франтирера.

Разногласия снова вспыхнули в Первую мировую войну как бельгийско-немецкий спор о франтирерах. Об этом вопросе написаны целые библиотеки, и еще в последние 1958–1960 годы коллегия уважаемых немецких и бельгийских историков попыталась прояснить и разрешить по крайней мере один спорный пункт из этого комплекса [вопросов] — бельгийский спор о франтирерах 1914 года.

Все это показательно для проблемы партизана, поскольку это показывает, что нормативное регулирование — если оно должно, следуя фактам, осмыслить положение вещей и если оно должно не только выдавать глиссандо суждений о цене и об общих ограничительных условиях — юридически невозможно. Традиционное европейское оберегание межгосударственной войны исходит с 18 века из определенных понятий, которые хотя и были приостановлены Французской революцией, но тем более действенно были подтверждены реставрацией Венского конгресса.

Эти восходящие к эпохе монархии представления об оберегаемой войне и о законном враге могут быть легализованы между государствами лишь в том случае, если ведущие войну государства обеих сторон придерживаются их как во внутренней, так и в межгосударственной политике одинаковым образом, то есть если их внутренние и межгосударственные понятия о регулярности и нерегулярности, легальности и нелегальности содержательно совпадают или же, по крайней мере, некоторым образом гомогенны по своей структуре. В противном случае межгосударственное нормирование, вместо содействия достижению мира, станет только поставлять предлоги и лозунги для взаимных обвинений.

Эта простая истина со времени первой мировой войны стала постепенно понятна. Но фасад унаследованного понятийного инвентаря идеологически еще очень силен. По практическим причинам государства заинтересованы в использовании так называемых классических понятий, даже если эти последние в иных случаях отбрасываются в сторону как старомодные и реакционные. Кроме того, юристы европейского международного права упорно вытесняли из своего сознания различимую с 1900 года картину новой действительности.

Если все это в общем смысле имеет силу для различия между европейской войной государств старого стиля и демократической народной войной, тогда тем более это относится к импровизированной национальной народной войне a outrance, как ее провозгласил Гамбетта в сентябре 1870 года. Гаагский устав сухопутной войны 1907 года — не иначе чем все его предшественники в 19 веке — не пытался достичь компромисса, имея в виду франтирера. Он требует известных условий для того, чтобы признать импровизированного воина, одетого в импровизированную униформу, участником войны в международно-правовом смысле: ответственные начальники, постоянный, далеко видимый знак отличия и, прежде всего, открытое ношение оружия. Неясность понятий Гаагского регулирования и Женевских конвенций велика и запутывает проблему.

Партизан все же именно тот, кто избегает открыто носить оружие, кто борется из-за угла, кто использует как униформу врага, так и устойчивый или свободный знак отличия и любой род гражданской одежды как маскировку. Скрытность и темнота — его сильнейшие орудия, от которых он честно не может отказаться без того, чтобы не утратить пространство нерегулярности, это значит: без того, чтобы не перестать быть партизаном.

Военная концепция регулярной прусской армии ни в коем случае не была основана на недостатке образования или на незнании значения герильи. Это видно по интересной книге типичного прусского офицера генерального штаба, который знал войну с франтирерами 1870-71 годов и который обнародовал свое мнение в 1877 году под заголовком «Леон Гамбетта и его армии». Автор, барон Colmar von der Goltz умер во время первой мировой войны командиром турецкой армии как паша Goltz. Со всей объективностью и с большой точностью юный прусский офицер обнаруживает решающую ошибку республиканского ведения войны и констатирует: «Гамбетта хотел вести большую войну, и он ее вел, к своему несчастью; ибо для немецких армий во Франции того времени гораздо опаснее была бы малая война, герилья».

Прусско-немецкое руководство сухопутными войсками, пусть поздно, но, наконец, постигло партизанскую войну. Верховное главнокомандование немецких вооруженных сил 6 мая 1944 года опубликовало уже упоминавшиеся общие директивы по борьбе с партизанами. Так немецкая армия перед своим концом все же успела правильно познать партизана. Между тем директивы мая 1944 года признаны отличным регулированием и врагом Германии. Английский бригадир Dixon, опубликовавший после Второй мировой войны вместе с Otto Heilbrunn содержательную книгу о партизане, in extenso перепечатывает немецкие директивы как показательный пример правильной борьбы с партизанами, а английский генерал сэр Reginald F. S. Denning замечает в своем предисловии к Dixon-Heilbrunn, что ценность немецких инструкций по борьбе с партизанами 1944 года не уменьшается от того, что здесь речь идет о директивах немецкой армии для борьбы против русских партизан.

Два явления немецкого конца войны 1944-45 годов не нужно приписывать немецкому вермахту; их скорее можно объяснить противоречием с ним: немецкий Volkssturm и так называемый вервольф. Volkssturm был призван указом от 25 сентября 1944 года, как территориальное народное ополчение для обороны страны; принадлежащие к нему люди, начиная действовать, становились солдатами в смысле закона о воинской повинности и участниками войны в смысле Гаагского устава сухопутной войны. Об их организации, вооружении, применении, боевом духе и потерях информирует недавно вышедшая работа генерал-майора Ганса Кисселя, который был шефом главного штаба Deutscher Volkssturm с ноября 1944 года. Киссель сообщает, что Volkssturm на Западе был признан союзниками как воюющий отряд (воинская часть), в то время как русские рассматривали его как партизанскую организацию и пленных расстреливали.

В отличие от этого территориального народного ополчения вервольф был задуман как партизанская организация юношества. О результате сообщает книга Dixon и Heilbrunn: «Некоторые немногие начинающие вервольфы были схвачены союзниками, и этим дело исчерпалось». Вервольф характеризовали как «попытку выпустить на свободу войну детей-партизан». В любом случае, нам нет нужды останавливаться здесь на этом подробно.

После Первой мировой войны тогдашние победители ликвидировали немецкий генеральный штаб и запретили его восстановление в любой форме в статье 160 Версальского договора от 28 июня 1919 года. Историческая и международно-правовая логика заключена в том, что победители во Второй мировой войне, которые тем временем объявили вне закона Duellkrieg классического европейского международного права, прежде всего США и Советский Союз, после их общей победы над Германией также поставили прусское государство вне закона и уничтожили его. Закон № 46 Контрольного совета союзников от 25 февраля 1947 года постановлял: