Засекреченный полюс - Виталий Георгиевич Волович

от радикулита. Я наслаждался теплом, но какая-то неясная мысль не давала мне покоя. И вдруг меня словно осенило. Батюшки, ведь я сижу в том самом самолете, из которого два года назад прыгал вместе с Андреем Петровичем на Северный полюс. Тот самый Си-47 с бортовым номером 369. Ну и шуточки выкидывает судьба. И сразу нахлынули воспоминания.

Заканчивался второй месяц моею пребывания на льдине. В палатке было холодно, и я все раздумывал, вставать или не вставать. Шум, раздавшийся у входа, заставил меня открыть глаза. Кто-то топоча отряхивал снег, налипший к унтам. Через несколько мгновений откидная дверь в палатку приподнялась и внутрь ее просунулся сначала один рыжий меховой унт, за ним другой и наконец передо мной выросла знакомая, запорошенная снегом фигура Василия Канаки - аэролога экспедиции и моего первого пациента, которому я по ошибке всучил вместо бодрящих таблеток снотворные. Однако это недоразумение положило начало нашей крепкой дружбе, несмотря на значительную разницу в годах.

-  Кончай валяться, док, - сказал он, присев на край кровати. - Сегодня грешно разлеживаться. Девятое мая. Давай одевайся, а я, если разрешишь, займусь праздничным завтраком.

Пока я, стоя на кровати, натягивал на себя меховые брюки, свитер, суконную куртку, Канаки поставил на одну конфорку ведро со льдом, на другую большую чугунную сковороду, достал из ящика несколько антрекотов, завернутых в белый пергамент, и брусок сливочного масла. Затем, обвязав шнурком буханку замерзшего хлеба, подвесил ее оттаивать над плитой.

-  Вы, Василий Гаврилович, распоряжайтесь по хозяйству. Будьте как дома. Пойду принимать водные процедуры, - сказал я, втискивая ноги в унты, которые за ночь на морозе превратились в деревянные колодки.

-  Смотри не превратись в сосульку, а то не ровен час оставишь экспедицию без доктора, - отозвался Канаки.

Обернув шею махровым полотенцем, сжимая в руке кусок мыла, я выскочил из палатки. Ну и холодина. Наверное, градусов тридцать. И ветер. Промораживает до костей. Умывальником служил длинный пологий сугроб, образовавшийся с подветренной стороны палатки. Я торопливо сгреб охапку пушистого рыхлого снега и начал так неистово тереть руки, словно решил добыть огонь трением. Сначала сухой промороженный снег не хотел таять. Мыло отказывалось мылиться, но я продолжало умывание, пока во все стороны не полетели бурые мыльно-снежные брызги. Следующая охапка снега - на лицо. Оно запылало, словно обваренное кипятком. Не снижая скорости, я растерся полотенцем и пулей влетел обратно в палатку. Уф-ф, до чего же здесь хорошо. Теплынь. От аромата жаренного с луком мяса рот наполнился слюной.

Борис уже оделся и усердно помогал Гаврилычу накрывать на стол, на котором стояла тарелка с дольками свежего лука, нарезанная по-мужски крупными кусками копченая колбаса и запотевшая бутылка без этикетки.

Скрип снега возвестил о приходе нового гостя. Это был Володя Щербина. В недавнем прошлом лихой летчик-истребитель, о чем красноречиво свидетельствовали четыре ордена Красного Знамени, он не сразу отважился перейти в "тихоходную" авиацию. Все решила случайная встреча с известным полярным летчиком Л. Г. Крузе. Полгода спустя он уже сидел за штурвалом полярного Си-47.

-  Здорово, братья славяне! С праздником! А вот это, так сказать, мой личный вклад в общее дело, - сказал он, доставая из глубокого кармана кожаного реглана бутылку армянского коньяка. - Сейчас народ еще подойдет. Весь наш экипаж, не возражаете? - Он присел на банку из-под пельменей, расстегнул реглан и... задремал. Сказалась усталость от напряженных полетов последних дней.

Тем временем Борис успел перелить воду, полученную из растаявшего льда, из ведра в большую кастрюлю, вскрыть банку с пельменями. Когда вода в кастрюле забурлила, он, нагнув край банки, стал аккуратно сыпать закаленные морозом каменно твердые шарики пельменей. Все нетерпеливо поглядывали на кастрюлю, из которой доносилась глухая воркотня.

Наконец Борис снял крышку, выпустил на волю столб ароматного пара, помешал ложечкой, принюхался и, глубокомысленно хмыкнув, заявил, что "пельмень всплыл и можно начинать".

-  Сейчас мы еще строганинки организуем, - сказал Щербина, поднимая с пола сверток, в котором оказалась отличная крупная нельма. Скинув реглан, он извлек из кожаных ножен матово поблескивавший охотничий нож с красивой наборной рукояткой из плексигласа, уткнул закаменевшую на морозе рыбину головой в рант ящика и пилящим движением снял тонкий слой кожи с мясом.

-  Ну как? Пойдет?

-  Толстовато, сынок, - критически заметил Канаки. Уж он-то знал толк в этом деле и за свои многолетние скитания по Арктике съел строганины больше, чем мы все, вместе взятые.

-  Виноват, исправлюсь, - сказал Володя, и следующая полоска, тонкая, полупрозрачная, завилась, словно древесная стружка.

Пока Щербина строгал нельму, я извлек из кухонного ящика бутыль с уксусом, пачку черного перца, банку горчицы. Налил полную тарелку уксуса, добавил две столовые ложки горчицы, от сердца насыпал перца и, тщательно размешав, торжественно поставил адскую смесь для макания строганины в центр стола.

-  Вот это воистину по-полярному. Тебя, док, ждет яркое кулинарное будущее. (Увы, время показало, что Канаки не ошибся.) К такой закуске не грешно налить по двадцать капель.

Мы подняли кружки. За стеной послышался звук шагов. Кто-то подбежал к палатке.

-  Эй, в палатке! Доктор дома?

-  Дома. Заходи погреться, - отозвался я, обильно посыпая свою порцию пельменей черным перцем.

-  Давай быстрее к начальнику. Кузнецов срочно вызывает.

-  Вот тебе, бабушка, и Юрьев день, - недовольно пробурчал Канаки. - И чего им там неймется в праздник?

-  А может случилось что? - осторожно предположил Рожков.

-  Случилось не случилось, а идти надо, - сказал я, поднимаясь и нахлобучивая на голову мохнатую шапку. - Начинайте пока без меня.

Палатка штаба была недалеко, но пока я добежал до нее, меня охватило смутное чувство тревоги: неужели действительно случилась авария? Надо сказать, все эти месяцы я жил в состоянии постоянного внутреннего напряжения. Это чувство гнездилось где-то глубоко в подсознании: читал ли я книгу, разрубал ли снег на взлетной полосе, отогревался в спальном мешке, беседовал ли с ребятами в минуты отдыха или долбил лунку в ледяной толще. Здесь, в самом центре Северного Ледовитого океана, за тысячи километров от Земли я был единственным врачом, и ответственность за благополучие, здоровье, а может быть, и жизнь товарищей по экспедиции тяжким грузом лежала на моих едва окрепших плечах.

Правда, до сегодняшнего дня моя медицинская практика была довольно скромной. У одного разболелось горло, другой порезал руку, у третьего случился приступ радикулита. Иногда, стеная от зубной боли, заходил какой-нибудь "полярный волк" и, держась за щеку, с ужасом взирал на кипящие