До и после - Эмма Миллс

– Ох, Девон. – Она обняла меня. – Это ужасно, правда?

Я тоже обвила ее руками – а как иначе? – и ответила:

– Да. Не знаю, что может быть хуже.

– Представить себе не могу… – Она чуть отстранилась. – Думаю о его товарищах по команде… Каково было бы нам, потеряй мы нашего капитана…

Глаза Линдси наполнились слезами. Кэс обнял ее, и я отвела взгляд.

– Нужно съездить на похороны, – произнес Фостер, когда я забирала его с тренировки. – Отдать дань уважения, как выразился тренер. Это будет в четверг. Отвезешь меня?

– Конечно.

– Только у меня костюма нет.

– Думаю, можешь у папы взять, – пробормотала я, поворачивая на соседнюю улицу. – Не знаю, подойдет ли тебе, но почему бы не примерить.

– Я не буду носить его одежду, – ответил Фостер.

– Почему нет?

Я посмотрела на Фостера. Тот отвернулся к окну. Пару мгновений он молчал, а потом сказал только:

– Она мне не подойдет.

* * *

В итоге Фостер поехал на похороны в рубашке и галстуке. Я не стала официально одеваться, потому что не собиралась заходить в прощальный зал. Я совсем не знала Сэма Уэллса и не думала, что мне стоит там присутствовать.

На парковке не было свободных мест, и я оставила машину на улице неподалеку от похоронного дома. Припарковавшись, я посмотрела на Фостера. Он уставился на приборную панель.

– Ты в норме? – спросила я.

Он кивнул, потом, чуть помедлив, выбрался из машины и пошел в похоронный дом. Через какое-то время оттуда выбежал Эзра. На парковке он остановился, перевел дух и пустился по улице в моем направлении. Я уж было подумала, что он заметил мою машину и хочет со мной поговорить, но он прошел мимо, даже не взглянув на меня. В боковое зеркало я видела, как Эзра подходит к своему пикапу, припаркованному чуть дальше. Однако внутрь он не сел – просто оперся на дверь обеими руками и опустил голову. Я наклонилась к зеркалу, чтобы лучше его рассмотреть. Судя по всему, Эзра разговаривал сам с собой.

Не знаю, почему я это сделала, но я вышла из машины и поспешила вниз по улице к нему. Кажется, он даже не слышал моих шагов. Зато я смогла разобрать, что он говорит. Он тихо, монотонно считал вслух:

– Пятьдесят семь, пятьдесят восемь, пятьдесят девять, шестьдесят, шестьдесят один…

– Эзра?

Он быстро выпрямился и едва удержался на краю тротуара. Мне показалось, что он узнал меня только через пару секунд. Такое ощущение у меня возникало и раньше, но сегодня все было иначе. Сегодня он настолько погрузился в себя, что, казалось, вообще никого бы не узнал.

– Что ты тут делаешь? – спросил он.

Я не поняла, что он имел в виду – «тут, у похоронного дома» или «тут, на тротуаре рядом с моим пикапом».

– Я привезла сюда Фостера.

– Почему ты не в прощальном зале?

– А ты почему?

– Не хочу про него слушать. Он умер как гребаный идиот.

– Эзра.

– Это правда. И ты это знаешь, и я знаю, и все остальные. Но нам твердят, что это ужасная трагедия. А мы стоим и слушаем. Но никакая это не трагедия. Трагические смерти неизбежны, а Сэм не умер бы, если б думал головой.

Я не знала, что сказать. И не знала, что на моем месте сказала бы Джейн Остин. Хотя все ее произведения были историями любви, о суровой правде жизни она тоже писала. Иногда все происходит не так, как хочется. Ты можешь потерять близкого. Твоя сестра может выйти замуж за отморозка. Так что, возможно, Джейн оценила бы высказывание Эзры по достоинству.

– Прости. – Он обернулся на похоронный дом. – Я, наверное, говорил сейчас как полная задница.

– Я не эксперт по части говорящих задниц, – ответила я не раздумывая. – Не слишком-то много с ними контактировала.

На секунду уголок рта Эзры чуть приподнялся.

– Что… Что ты делал? – Я жестом указала на пикап – свидетеля странного поведения Эзры. – Ты… считал?

Он покачал головой и промолчал.

– Я могу пойти туда с тобой, – сказала я. – Если ты все-таки хочешь с ним попрощаться.

– Не хочу. Это плохо?

Я сглотнула:

– Нет. Мне кажется, нет.

– Это все как-то чересчур. – Он опять покачал головой. – Я не… Я не могу…

Эзра затих. Когда он вновь посмотрел на меня, мне показалось, что он вот-вот расплачется. Мне страшно захотелось его утешить. Я попыталась придумать очередную дурацкую шутку, но в голове было пусто. Я никогда никого не теряла. Бабушки и дедушки умерли, когда я была совсем маленькой. Дядю я совсем не знала. Я не представляла, каково это – потерять знакомого, пусть и не очень близкого. Было бы мне больно, потеряй я даже условную Рейчел Вудсон или Марию Сильву?

И тогда я подошла к Эзре и обняла его. Он не сразу отреагировал, и пару мгновений я чувствовала себя довольно глупо, но потом он тоже обвил меня руками и крепко прижал к себе. Он был выше меня, и я уткнулась лицом в ему в шею.

– Тебе легче? – наконец спросила я, не размыкая объятий.

– Угу.

Я чувствовала, как голос резонирует у него в груди.

– Точно?

– Нет. – Пауза. – Постоим так еще немного?

– Хорошо.

И мы стояли. Своим объятием я хотела выразить то, что не могла выразить словами. Помочь Эрзе вынести удар. Сказать, что он в безопасности – ведь рядом с ним мы с Фостером чувствовали себя именно так.

Эзра сделал пару глубоких вдохов, а потом снова начал считать. Я его не прерывала. Не задавала вопросов. Я не понимала, зачем он это делает, но и не собиралась выяснять. Я просто хотела, чтобы Эзре стало легче.

Мы вернулись домой. Вечером я обнаружила Фостера на кухне валяющимся под столом.

Я уже привыкла обнаруживать Фостера в странных местах. Он могу усесться в пустой ванне или корзине с грязным бельем, залезть в шкаф для верхней одежды. Но разлечься под кухонным столом – это что-то новенькое. Поэтому я присела рядом, обняла себя за колени и прислонилась к посудомоечной машине. Она работала, и всю кухню наполнял свистящий звук.

– Он выглядел так, будто спит, Дев, – наконец сказал Фостер после долгого молчания. – Я про Сэма Уэллса. Будто просто заснул. Приехало так много народа, что даже в трех больших комнатах было тесновато.

– Видимо, его ценили.

– Если бы ты умерла, что бы ты хотела услышать в свой адрес от тех, кто тебя знал?

Это был типичный фостеровский вопрос, не требующий ответа, поэтому я позволила ему продолжить.

– Ну то есть ты бы хотела, чтобы они говорили всякую приятную дребедень или правду?

– Правду?