Истории моей мамы - Маша Трауб

На Виктора завели уголовное дело. Он сидел в следственном изоляторе, ходил на допросы. Ему грозило до восьми лет лишения свободы. Настя пришла к нему один раз.

– Я тебя вытащу. Наймем адвоката, и все будет хорошо. Только надо, чтобы ты подписал бумаги.

Виктор подписал все не читая.

– Попроси отца, он поможет. Я больше не выдержу. Только вытащи меня отсюда! Все, что хочешь, сделаю! – кричал ей Виктор.

В изоляторе Виктор провел три месяца. За это время Настя с ним развелась. Ему дали условный срок, но это уже не имело значения. Виктор вышел больной, седой и раздавленный – его избивали, несколько раз насиловали. Один раз еле откачали – он пытался повеситься. Не дали умереть только потому, что команды не поступало. Виктору было уже все равно – от него уже ничего не осталось.

Настя его не встретила. Никто не встретил. Она уехала в Москву и приехала ко мне с бутылкой коньяка, тортом и ананасом.

– Вот, ананас тебе привезла! – заявила она.

– Зачем? – спросила я.

– Отметим мой развод!

Ананас оказался прогнившим. Не важно.

– Настя, зачем ты это сделала?

В том, что все это организовала Настя, не было никаких сомнений. Она праздновала победу и наслаждалась.

– Как зачем? Отомстила. А он зачем так со мной? Ты считаешь, я должна была его простить? После того, как он меня обобрал?

– Твой отец тебе помогал?

– Он ничего не знал. Ему и не надо было. Я просто звонила, кому надо, и от имени отца просила то, что хотела. Мне и без него все устроили. В лучшем виде. Заплатить пришлось, но не много – Виктора и без денег были рады в асфальт закатать. Он ведь не мужик даже.

– И что с ним теперь будет?

– Мне-то какая разница? Пусть живет, как хочет.

– Тебе его совсем не жаль?

– А меня кто-нибудь пожалел? Даже ты меня не пожалела! Он получил то, что заслужил! Как он со мной, так и я с ним!

– Ты ведь с ним жила столько лет. Все-таки не чужой человек. Ты же знала, что он сразу сломается. Не выдержит.

– Конечно, знала. И девку эту к нему специально подсадила.

– Какую девку?

– Которая его в ресторане накачала до беспамятства. Все считали, что я дура недалекая, дальше своего носа не вижу, а я не дура! Слышишь? Я умная, умнее всех вас! Я все организовала получше Витюши! И он теперь в говне будет валяться! До конца жизни меня вспоминать будет!

– А Иван Иванович? Что он?

– Догадался, – хмыкнула Настя, – или доложили. Сказал, что я ему больше не дочь. Ну и плевать я хотела. Всю жизнь за его деньгами бегала. Сюсюкалась, пресмыкалась. Папочка то, папочка се. А ему на меня наплевать. Знаешь, что он мне сказал? Что Виктор мне под стать. Что он мой уровень! Что папа? Наймет себе какую-нибудь медсестру. С его-то деньгами. Купит того, кто о нем позаботится.

Виктор уехал в строящийся поселок под Тюменью. Работал дворником на складе. И через год умер.

Иван Иванович скончался в больнице. Он все оставил дочери. Правда, у него не было никаких особых сбережений, а уж тем более несметных богатств. Квартира в Тюмени и небольшой счет на сберкнижке.

– Ты была маленькая и не должна помнить ту зиму. 1978 год. Было очень холодно. Страшные морозы. Декабрь. Жителям старых, кирпичных домов было легче. Хуже всего пришлось тем, кто только переехал в новостройки, в кооперативные дома на окраине Москвы, которые вообще тепло не держали, трубы лопались. И в оконных рамах щели толщиной с палец. Дома были признаны аварийными. Людей тогда предупреждали, чтобы уезжали – кто куда может. На время. Представляешь, только въехали в новые, красивые многоэтажные дома и… холод, жуткий холод. Целыми районами уезжали. Я отправила тебя с семьей Йоси к бабушке, на Кавказ. Еле билеты достала. А сама осталась – работала в управлении кооперативного хозяйства.

Из чиновников тогда составляли штабы – вместе с председателем кооператива, представителем ЖЭКа мы ходили по домам и забирали ключи у жильцов. Составляли акт – где прорвало трубы, где дом полностью в аварийном состоянии, где трещины поползли, кто из жильцов уехал, кто еще нет. Тех, кому некуда было деваться, отправляли в школы, в детские сады – их там размещали, предоставляли питание. Все нужно было зафиксировать, вписать в протокол.

Это было страшно – целые дома вдруг стали мертвыми – ни электричества, ни воды, ни тепла. Лифты не работали. Мы пешком поднимались на этажи, чтобы обойти все квартиры. Вывезти тех, кто еще оставался. Находились и те, кто не хотел уезжать, и от них нужно было получить официальный отказ. Людей можно было понять – эти квартиры… они очень тяжело доставались. И вдруг, когда жизнь только наладилась, их выселяют. На неопределенный строк. Никогда тот год не забуду.

Сейчас эти дома считаются старыми и не так чтобы комфортными: крошечные ванные, комнатушки-клетушки, а тогда они казались роскошными. Строили быстро, по плану, сдавали тоже по графику. Ведь наши районы даже Москвой не считались, а чуть ли не выселками. До ближайшего метро – сорок минут на автобусе. И вокруг – пустыри. Ни школ, ни детских садов, ни поликлиник – ничего. Коробки на голом месте. Но все были рады. Счастливы. Мы получили московскую прописку, чего еще желать? Я обои поклеила в твоей комнате, с ромашками. Зеленые такие. Достала за немыслимые деньги. И знаешь, мне казалось, что уже ничего не нужно. Вообще. Что я уже все, что могла, сделала. И для себя, и для тебя. Было ощущение полного счастья и уверенности в будущем. Такой короткий миг стабильности, что ли. Понимаешь, всегда тяжело было, а тут вдруг стало полегче. Мы тогда на море летом уехали, все деньги потратили. Главное, что у нас была эта квартира. И никто не ожидал такого. Чтобы новенькие дома, наши дома, стали непригодными для жилья. И никто не виноват. Как будто наказание какое-то. Что тогда на вокзалах творилось – люди уезжали как могли, последние деньги отдавали…

Было страшно заходить в квартиры – мы не знали, что увидим внутри. В одной нашли труп – женщина, еще молодая, включила газовую конфорку, хотела согреться и задохнулась. В другой квартире мужчина развел костер и отказывался уходить. На подоконниках снег лежал, с внутренней стороны, из окон дуло так, как будто стекол вообще не было. На стенах – иней. Можно было узоры рисовать. А он сидел и жег стулья. Один. Мы тогда на работе дневали и ночевали – с нас требовали отчетность, чтобы все было по закону. Да и идти нам было некуда. На работе, в этих стихийных штабах, выдавали питание, одеяла, валенки, обогреватели. Спали на стульях, на столах, где придется.

Тамара, одна из наших сотрудниц, со мной не работала. Я ее толком и не знала. Обычная молодая женщина, милая с виду, приветливая. Нам в управление позвонили и сообщили, что она умерла. Тамара работала в другом районе, так же по домам ходила. Ее нашли в одной из квартир – сидела в луже крови. При ней были все документы – и паспорт, и акты, и удостоверение. Обнаружили, можно сказать, случайно – пошли по второму кругу с проверкой. Вызвали «Скорую», но было уже поздно. В милицию позвонили, но им тогда тоже приходилось нелегко. Не до разбирательств, как умерла, почему осталась одна в квартире. Написали – «несчастный случай» и закрыли дело. Люди на улицах замерзали.