Нью-Йорк - Эдвард Резерфорд

– Ваша дочка, должно быть, его ровесница, – бодро заметил купец. – Надеюсь, они поладят. Ждем вас к обеду, ровно в три.

Кейт Мастер посмотрелась в стекло. Она знала, что у некоторых знакомых ей девушек были маленькие манекены, наряженные по последней парижской и лондонской моде. Ее отец никогда не допускал дома такой тщеславной чепухи. Но даже одеваясь проще, она все равно оставалась довольна результатом. У нее была хорошая фигура. Очаровательные груди – никто их, правда, не видел, благо они были скромно прикрыты кружевами и обнаженным оставался лишь самый верх. Корсаж и юбка были из красно-коричневого шелка, под ними – кремовая сорочка в тон. Каштановые волосы убраны просто и естественно; туфли – на каблуке, но не слишком высоком, и с закругленными носами, так как отец не жаловал новомодных острых. Кожа у Кейт была свежая, и пудрилась она лишь самую малость в надежде, что не заметит отец.

Она хотела понравиться нью-йоркским родственникам. Ее томил вопрос, найдутся ли среди них молодые люди ее возраста.

Дом в фешенебельном районе Саут-Уорд неподалеку от старого форта произвел сильное впечатление на Кейт и ее отца. Особняк был красив. Простой и классический, с двумя этажами над цокольным и разделенный на пять частей поперек. Дом джентльмена. Войдя, они заметили в холле большой дубовый буфет явно голландской работы и два английских кресла времен Карла II. В гостиной висели сумрачные портреты родителей Дирка, на отдельных полках был расставлен черно-золотой чайный сервиз из Китая, а изящные, орехового дерева стулья с декоративными сиденьями под гобелен относились к эпохе королевы Анны. Все заявляло о том, что нью-йоркские Мастеры сколотили свой капитал в добрые старые времена.

Дирк тепло приветствовал гостей. Его жена была высокой элегантной леди, чей мягкий голос деликатно дал им понять, что она уверенно занимала свое положение в обществе. А затем появился их сын Джон.

Отец не сказал Кейт о юноше. Она же, хоть и старалась этого не делать, украдкой постоянно бросала на него взгляды. Он был в белоснежной рубашке из лучшего льна и золотисто-зеленом шелковом жилете. Парика не носил – да и к чему был парик при такой роскошной гриве волнистых золотых волос? Она в жизни не видела такого красавца. Когда их представили, он сказал ей несколько учтивых слов, хотя она едва ли их услышала. Но он удовольствовался тем, что принялся внимать отцу, и ей осталось только гадать, о чем он думает.

Предобеденная беседа ограничилась семейными темами. Кейт узнала, что у Джона есть две сестры, обе нынче в отъезде, но ни одного брата. Значит, он был наследником.

Обед подали превосходный. Еда обильная, вино хорошее. Кейт усадили справа от купца, между ним и Джоном. Шел задушевный светский разговор, но она заметила, что стороны всячески старались не уязвить друг друга. Миссис Мастер сказала, что знакома с адвокатом, у которого они остановились. А ее муж выразил надежду на то, что его кузен найдет толковых юристов среди представителей нью-йоркской адвокатуры.

– В Нью-Йорке есть светлые умы и вне юриспруденции, – вежливо ответил Элиот. – Уверяю вас, в Бостоне продолжают ценить славное окружение губернатора Хантера.

Губернатор Хантер, сменивший эксцентричного лорда Корнбери, собрал примечательный круг друзей – в основном, как и сам он, шотландцев, создав своего рода интеллектуальный клуб. Двумя десятилетиями позднее об этом кружке все еще почтительно отзывались культурные деятели в других городах. Кейт часто слышала о нем от отца. Она посмотрела на юношу справа. Он был бледен. Дальше сидела его мать с рассеянным взглядом.

– А, Хантер! – уверенно воскликнул хозяин. – Вот бы нам всегда так везло с губернаторами.

Надеясь вовлечь юного Джона в беседу, Кейт сказала ему, что видит в Нью-Йорке больше негров, чем в Бостоне. Да, спокойно ответил он, примерно каждый пятый житель города – раб.

– Мой отец не одобряет рабства, – пылко доложила она и перехватила остерегающий взгляд Элиота.

Но их хозяин с обычной непринужденностью поддержал разговор:

– Наверное, вы обратили внимание, мисс Кейт, что в этом доме прислуживают не рабы-негры, а ирландцы, которые отрабатывают свои договорные обязательства – в основном расплачиваются за переезд через океан. Однако я действительно занимаюсь работорговлей, как и некоторые лучшие бостонские фамилии – Уолдо и Фэньел, например. Мой знакомый бостонский торговец сказал, что нынче в ходу главным образом три товара: ирландское масло, итальянское вино и рабы.

– Кузен, моя дочь не хотела нагрубить, – быстро вмешался Элиот, – а в Бостоне у меня мало единомышленников. – Он явно был настроен на мирный обед. – Правда, я признаю, – не удержался он, – что, как англичанин, не могу игнорировать тот факт, что в Англии главный британский судья поставил рабство вне закона.

Дирк Мастер задумчиво посмотрел на бостонского кузена. Ему было весьма интересно познакомиться с ним. Сам он был в Нью-Йорке единственным Мастером по мужской линии. Его сородичи ван Дейки были сплошь женщины, которые повыходили замуж и покинули город, поэтому родни у него осталось мало. Этот бостонский адвокат был, безусловно, совсем другой человек, но Дирк не испытывал к нему неприязни. По крайней мере, начало положено. Да и дочь его казалась вполне довольной. Он откинулся на спинку стула и подобрал слова.

– Сорок лет назад, – сказал он, – мой дед-голландец торговал мехами. Торговля продолжается по сей день, но уже не так важна. Другой мой дед, Том Мастер, сотрудничал с Вест-Индской компанией. И это предприятие разрослось до того, что весь городской бизнес на три четверти сводится к поставкам на сахарные плантации. А там нужны рабы. – Он выдержал паузу. – Что же касается нравственной стороны работорговли, кузен, то я уважаю ваше мнение. Мой дед-голландец собирался освободить тех двух единственных рабов, которыми владел.

Элиот уклончиво кивнул.

В глазах у купца заплясали чертики.

– Но в то же время, кузен, – продолжил он, – признайте, что мы, британцы, повинны и в крайнем лицемерии на этот счет. Мы называем работорговлю чудовищной, но только в случае, когда она происходит на Британских островах. Во всех иных областях Британской империи она разрешена. Торговля сахаром, столь важная для Англии, целиком зависит от рабов, и британские суда ежегодно переправляют их по нескольку тысяч.

– Это неоспоримо, – вежливо согласился Элиот.

– Не беспокоит ли вас, сэр, – дерзнула встрять Кейт, – то, что Нью-Йорк настолько зависим от одного-единственного товара?

Голубые глаза купца одобрительно переключились на нее.

– Не особенно, – ответил он. – Не сомневаюсь, вы слышали о «Шугар интерест». Крупные сахарные плантаторы сформировали группу для влияния на лондонский парламент. Они несметно богаты, так что могут себе это позволить. Заседают с друзьями в легислатуре, других членов парламента уламывают или подкупают. Система достигает высших кругов. И это лоббирование парламента, как можно назвать сию деятельность, завершилось полным успехом. В течение последних двух лет, когда торговля сахаром пошла на спад, британский парламент принял две меры в ее поддержку. Главной является ромовое довольствие. Каждому человеку, кто служит в британском флоте, отныне причитается полпинты рома в день. Не знаю, во сколько это обходится правительству, но если взять весь флот и прикинуть на год, то рома получается необычайно много – а следовательно, и мелассы[20]с плантаций. – Он улыбнулся. – И их спасение не только в ромовом довольствии, но и в том, что это спасение навеки. Матрос, если наделить его правом на ром, уже не отлипнет. Отнимете ром – и получите бунт. Этого мало: по мере того как растет флот, увеличивается и ромовое довольствие, а с ним и состояние плантаторов. Так что, мисс Кейт, на деле оказывается, что альфой и омегой Нью-Йорка является английское общество «Шугар интерест».