Три любви Достоевского - Марк Слоним

фессионалками, открыто извлекавшими выгоду из своего ремесла. Их грубый эротизм действовал на него неотразимо.

Такой интерес к куртизанке, совсем не напоминавшей святую проститутку Соню Мармеладову, определил характер его встречи с Марфой Браун. Он познакомился с ней в конце 1864 г., в то время, когда потерю жены он всё еще вспоминал как несчастье и Божью кару и когда нескончаемая разлука с Аполлинарией осуждала его на одиночество. В эти тяжелые месяцы осени и начала зимы он охотно шел на случайные знакомства ради отвлечения и развлечения, а, может быть, в поисках легких объятий, как наркоза.

Марфа Браун родилась в небогатой дворянской семье Паниных и получила недурное образование, но в ранней молодости ушла из дому и «свихнулась». Искательница приключений, она исколесила всю Европу, побывала в Париже, Марселе и Гибралтаре, жила в Австрии, Испании и ряде других стран, торгуя своей молодостью, меняя любовников с необыкновенной быстротой и попадая в самые невероятные переделки. Среди ее друзей имелись шулера и фальшивомонетчики, международные авантюристы и бродяги с большой дороги, без колебания пускавшие в ход нож и револьвер. Связь ее с преступным миром была настолько очевидна, что полиция выслала ее и из Бельгии, и из Голландии. Обычно всё ей сходило с рук сравнительно благополучно, но в Лондоне ее покинуло счастье: она лишилась и денег и покровителей, ходила в отрепьях, голодала и должна была проводить ночи под мостами через Темзу в обществе воров и их подруг. В конце концов ее арестовали и посадили в тюрьму, откуда ее не без труда вызволили принявшие в ней участие методистские миссионеры. Они обули, одели и накормили «заблудшую овцу», снабдили ее душеспасительными книжками, которые она читала с усердием, приводившим их в восторг, и отправили ее на остров Гернзей. Там они убедили ее выйти замуж за матроса Брауна, американца из Балтиморы. Но когда муж ее отправился в дальнее плавание, Марфа убежала с острова на континент и пустилась в путь, пробираясь всякими правдами и неправдами домой, в Россию.

В Петербурге она появилась в начале 60-х годов, ей едва исполнилось тридцать лет, она была еще внешне привлекательна и интересна – много видела и испытала, много читала, недурно писала. Но дела ее никак не устраивались. Сперва она была любовницей Флеминга, подозрительного литератора, игрока и типичного представителя столичного «дна». От него она перешла к Петру Горскому, мелкому сотруднику «Эпохи». Ее новый приятель, алкоголик, типичный представитель богемы, не имевший ни гроша за душой, сильно к ней привязался, очень ее ревновал и одно время пытался вернуть ее на путь истинный, в ту среду, к которой она принадлежала по рождению. Он привел ее в редакцию «Эпохи», достал ей переводную работу (она хорошо знала английский) и всё убеждал ее написать об ее «путешествиях», от чего она упорно отказывалась, полагая, не без основания, что наиболее красочные ее приключения – не для печати. Через Горского она попала к Достоевскому, и он сразу заинтересовался этой необыкновенной женщиной. Жизнь успела основательно потрепать ее, но она ничуть не стеснялась ни своих замашек профессиональной куртизанки, ни своего бурного прошлого. То, что она рассказывала с предельной откровенностью о своих лондонских скитаниях, живо напоминало Достоевскому страницы любимого им Диккенса, и особенно «Оливера Твиста».

Они очень скоро сблизились. В конце 1864 года Марфа попала в Петропавловскую больницу из-за пустяшного недомогания, и Горский прилагал все усилия, чтобы она там задержалась. У него как раз была полоса ужасающей нищеты, он опасался, что Марфа, выйдя из госпиталя и узнав, что ему не на что содержать ее, окончательно его бросит. И он упрашивал докторов и выдумывал хитроумные ходы, чтобы отдалить ее выписку из больницы. Впрочем, и она сама не слишком торопилась: как-никак, в больничной палате было спокойно и сытно, а ей предстояло либо вернуться в грязный угол к Горскому, либо пойти на улицу.

Обо всём этом она рассказывала в письмах к Достоевскому, посвящая его в подробности своих ссор и сложных отношений с Горским. В ответ Достоевский однажды предложил ей переехать к нему на квартиру и временно жить там. Им двигали, очевидно, не одна жалость и желание дать приют бездомной. Речь шла не только о том, чтобы жить у него, но и жить с ним – и он либо сказал это без обиняков, либо дал понять достаточно ясно. Во всяком случае последнее письмо Марфы из больницы (от начала 1865 года) содержит такую многозначительную фразу: «Удастся ли мне или нет удовлетворить вас в физическом отношении и осуществится ли между нами та духовная гармония, от которой будет зависеть продолжение нашего знакомства, но поверьте мне, что я всегда останусь вам благодарна за то, что вы хотя на минуту или на некоторое время удостоили меня вашей дружбы и вашего расположения». Как далеко шло это расположение и удалось ли Марфе Браун физически удовлетворить Достоевского – мы не знаем. Если даже это и произошло, связь его с ней длилась недолго, потому что через два месяца он увлекся молодой девушкой, являвшейся полной противоположностью беглой жене балтиморского матроса. Возможно, что тут снова действовал закон контраста и полярности, игравший такую роль в жизни и мышлении Достоевского.

Эпизод с Марфой Браун кладет конец его «кабацким знакомствам». Тот повышенный интерес, который он в молодости питал к «потерянным личностям» и петербургским трущобам, как будто истощается в середине шестидесятых годов, и он всё реже и реже посещает ночные заведения и подозрительные кварталы. Вообще, к 1865 году, после Аполлинарии, страсти его улеглись и очень многое в нем перегорело. У таких людей, как Достоевский, эротические особенности и желания не становятся привычкой, они в какой-то момент достигают предельной остроты, вспыхивают пожаром и затем отгорают или перерождаются. Они теряют свою пронзительность и болезнетворную силу, их вирус слабеет, жар крови спадает, они превращаются в нечто новое или остаются тяжелым грузом воспоминаний, действующих только как сексуальные фантазмы. Начиная с 1865-го, мазохизм и садизм Достоевского, его комплексы, связанные с малолетними, его сексуальная распаленность и любопытство, словом, вся патологическая сторона его эротической жизни, утрачивают характер неистовства и маниакальности, притупляются, и он сознательно стремится к тому, что может быть названо «нормализацией» его половой деятельности. В связи с этим усиливается его мечта о браке и его тяготение к молодым девушкам на выданье.

Летом 1864 года Достоевский получил рассказ «Сон» с препроводительным письмом автора, Анны Васильевны Корвин-Круковской, проживавшей в обширном имении Палибино, Витебской губернии. Отец ее, генерал-лейтенант в отставке и губернский предводитель дворянства, вел свой род от венгерского короля Матвея Корвина, потомки которого переехали в XV веке на Литву и породнились через бояр Глинских с русскими царями. Человек старого закала, он дал своим двум дочерям светское воспитание, с иностранными боннами и гувернантками, и старался внушить им дух родовой гордости, но не сумел уберечь их от либеральных идей 60-х годов. Старшая дочь, мечтательная и ро-

мантическая Анна, решила стать писательницей и тайком от домашних послала свой первый опыт редактору «Эпохи»: она восторгалась его романами. В ее произведении была описана молодая девушка, не осмелившаяся из-за светских условностей отдать свое сердце бедному студенту; вещий сон раскрывает ей самой ее истинные чувства, она решает, наконец, пренебречь приличиями и предрассудками, но узнает, что студент ее умер; вскоре умирает и она сама, сожалея о напрасно растраченной молодости. Рассказ – весьма типичный для эпохи – был очень слаб художественно, но в нем подкупала искренность и свежесть, а письмо юной авторши произвело на Достоевского такое впечатление своей верой в жизнь и неподдельным энтузиазмом, что он решил напечатать ее «Сон» в очередной книжке своего журнала и немедленно ответил ей, спрашивая, сколько ей лет и «каковы обстоятельства ее жизни». У него, очевидно, была короткая память, и он забыл недавний и дорого ему стоивший опыт с другой литературной дебютанткой. Переписка, завязавшаяся между 20-летней барышней и 43-летним редактором, шла либо через палибинскую экономку, либо через приятельницу Анны, дочь петергофского коменданта Евреинова, и была сугубо тайной, чтобы не вызвать гнев отца. Для генерала, по словам его младшей дочери, женщины-писательницы были олицетворением всякой мерзости, он относился к ним с наивным ужасом и негодованием, считал каждую из них способной на всё дурное и приводил в качестве примера развратную Жорж Санд, носившую штаны. Каково же было ему знать, что его любимица примкнула к этому ненавистному отродью! Он сделал это горестное открытие при самых неподходящих обстоятельствах, во время пышного бала, устроенного по случаю именин его жены: ему попалось заказное письмо от Достоевского со вложением гонорара за «Сон». Мысль о том, что его родная дочь может переписываться с незнакомым мужчиной, бывшим каторжником, да еще получать от него деньги, показалась Корвин-Круковскому настолько чудовищной и позорной, что ему стало дурно. В доме разразился страшный скандал. Отец не хотел простить Анны, пока она не даст обещания больше не заниматься таким неприличием, как сотрудничество в журналах. Она не соглашалась и упорствовала, мать бегала от одной к другому, уламывая и уговаривая. В те годы подобные ссоры происходили во многих дворянских семьях: между отцами и детьми шел небывалый разлад, и борьба молодого поколения, особенно дочерей, за независимость принимала характер открытого восстания против родительского авторитета и веками освященных традиций послушания и безмолвия.