Бархатные коготки - Сара Уотерс

«Золушка», в которую нас пригласили, была поставлена с особым блеском. Заглавную роль играла Долли Арнольд — красивое личико, голос, как у коноплянки, осиная талия (Долли славилась тем, что носила ожерелье вместо пояса). Было странно смотреть, как Китти на сцене крутила с ней роман, срывала поцелуй, когда стрелки часов приближались к полуночи, но еще удивительней было сознавать, что никто из зрителей не крикнет нам: «Розовые!», что, судя по их лицам, ничего подобного им даже не приходит в голову; они только радостно приветствовали под конец Принца и Золушку в свадебной карете, которую влекла шестерка миниатюрных лошадок.

Помимо Долли Арнольд выступали и другие звезды — на их выступления я ходила как платный зритель в «Кентерберийское варьете». Играя с ними на сцене, разговаривая как с равными, я чувствовала себя зеленой малолеткой. Прежде мне приходилось только петь и пританцовывать рядом с Китти, теперь нужно было исполнять роль: ходить по сцене со свитой охотников, спрашивать: «А где, господа, наш хозяин, принц Казимир?», шлепать себя по бедру, произносить жуткие каламбуры; с бархатной подушечкой опускаться на колени перед Золушкой и надевать стеклянную туфельку на ее миниатюрную ножку, а после удавшейся примерки приветствовать ее троекратным ликующим «ура», да так, чтобы публика подхватила. Если вам случалось бывать на рождественском спектакле в «Брите», вы знаете, какое это чудо. Сотню девушек наряжают в газ с золотой и серебряной бахромой, и они на движущейся проволоке пролетают над партером. На подмостках бьют фонтаны с разноцветной подсветкой. Долли в роли Золушки одевалась в золотой свадебный наряд с блестками на корсаже. На Китти были золотые панталоны, блестящая жилетка, треуголка; на мне — короткие штаны и жилет из бархата, тупоносые туфли с серебряными пряжками. Стоя рядом с Китти на сцене и видя фонтаны, парящих в воздухе фей, галопирующих лошадок, я едва верила, что не умерла по дороге в театр и не попала в рай. От пони, если они слишком долго жарились под лампами, исходит особый запах. Я обоняла его каждый вечер в «Брите», смешанным с обычными ароматами мюзик-холла: пылью и гримом, табаком и пивом. Даже сегодня, если ошеломить меня вопросом: «На что похож рай?», я отвечу, что там пахнет перегретым конским волосом, летают ангелы в газе и блестках, бьют алые и синие фонтаны…

Но Китти там, наверное, нет…

Тогда, впрочем, я так не думала. Я только была безумно рада, что мне нашлось здесь место и рядом со мной моя любовь; слова же и поступки Китти говорили о том, что она разделяет мои чувства. В ту зиму мы, пожалуй, проводили в «Брите» больше времени, чем у себя дома, в Стамфорд-Хилле, а бархатные костюмы и пудреные парики сделались обычным нашим облачением. Мы перезнакомились со всем театральным народом: с балеринами и костюмершами, техниками-газовщиками, бутафорами, плотниками, мальчиками-администраторами. Среди них даже нашелся кавалер Флоре, нашей костюмерше. Это был темнокожий парнишка, который сбежал в Уоппинге с корабля, от своей семьи, и присоединился к труппе менестрелей. Но голос у него оказался недостаточно хорош, и он нанялся рабочим сцены. Звали его, помнится, Альберт, но, как обычно в театре, он не особенно держался за свое имя и был известен повсеместно как Билли-Бой. Театр он любил еще больше, чем мы, и проводил там все время, играя в карты со швейцарами и плотниками, слоняясь за сценой, дергая веревки и поворачивая ручки. Альберт был миловидный юноша и Флоре очень нравился. Понятно, что он подолгу поджидал ее у дверей нашей гримерной, чтобы отвезти после спектакля домой, и мы с ним близко познакомились. Мне он нравился, потому что, как и я, жил на берегу и покинул свое семейство ради театра. Бывало, днем или поздним вечером мы оставляли Китти с Флорой хлопотать над костюмами и прогуливались по темному пустому театру, просто ради удовольствия. Альберт каким-то образом ухитрился раздобыть ключи от всех пыльных, потайных помещений «Британнии» — подвалов, чердаков, старинных бутафорских; он показывал мне корзины с костюмами, оставшимися от пятидесятых годов; короны и скипетры из папье-маше, доспехи из фольги. Раз-другой он водил меня вверх по крутой лестнице сбоку сцены на колосниковую площадку, там мы стояли, оперев подбородок о перила, курили на двоих одну сигарету и наблюдали, как порхал в воздухе пепел, падавший сквозь паутину веревок на помост, от которого нас отделяло шесть десятков футов.

Мы словно бы вернулись к миссис Денди, в окружение прежних друзей, за исключением, конечно, Уолтера. Он наведывался в «Брит» редко, а в Стамфорд-Хилл и того реже. Когда он являлся, то чувствовал себя не в своей тарелке; мне жалко было на это смотреть, и я выискивала себе какое-нибудь занятие, оставляя его с Китти. Она, как я заметила, так же жалась и мялась во время его визитов; можно было подумать, ей больше нравится иметь дело не с самим Уолтером, а с его письмами — наша дружба разладилась настолько, что нынче он сообщал ей новости в письмах. Но она говорила, что не имеет ничего против, и я поняла: ей не хочется обсуждать щекотливую тему. Я знала, ей очень тяжело оттого, что Уолтер разгадал ее тайну и исполнился к ней отвращения.

Наш дебют в «Брите» состоялся во второй день Рождества, предшествующая неделя вся ушла на репетиции. Рождество, соответственно, прошло мимо нас; в ответ на матушкино письмо с приглашением я, как и в прошлом году, извинилась большой занятостью. С моего отъезда минуло почти полтора года; почти полтора года я не видела моря и не ела на ужин свежих устриц. Это был слишком долгий срок, и, несмотря на злость из-за письма Элис, я не могла не скучать по родным и не тревожиться о них. Однажды в январе мне попался под руку мой старый жестяной сундучок с надписью желтой эмалью. Я подняла крышку и обнаружила карту Кента, которую приклеил к ее внутренней поверхности Дейви; Уитстейбл был помечен выцветшей стрелкой — «чтобы я не забыла, где мой дом». Он задумал это как шутку; никто из них не ожидал, что я действительно их забуду. Теперь, наверное, они решили, что забыла.

Я со стуком уронила крышку; в глазах защипало. Прибежавшая на шум Китти застала меня в слезах.

— Эй. — Она обняла меня за плечо. — Что такое? Ты плачешь?

— Я вспомнила о доме, — объяснила я, всхлипывая, — и мне вдруг так туда захотелось.

Она провела пальцами по моей щеке, лизнула их.

— Морская влага. Вот почему тебя тянет к морю. Удивляюсь, как ты еще не высохла, как водоросль на берегу. Не нужно мне было увозить тебя из Уитстейблской бухты. Мисс Русалка…

Услышав прозвище, как я думала, давно ею забытое, я наконец улыбнулась, потом вздохнула.

— Мне хочется домой. На день или два…

— День или два! Да я без тебя умру!

Засмеявшись, она отвела взгляд в сторону, и я догадалась, что она шутит лишь отчасти: за все месяцы, проведенные нами вместе, мы ни разу не разлучались на ночь. Ощутив, как когда-то, странное стеснение в груди, я быстро поцеловала Китти. Она обхватила ладонями мое лицо, но смотрела по-прежнему в сторону.

— Чем грустить, лучше отправляйся, — вздохнула она. — Я обойдусь.

— Мне тоже жалко расставаться. — Мои слезы высохли. Настал мой черед ее утешать. — Так или иначе, пока мы заняты в Хокстоне, мне не уехать — впереди еще больше двух месяцев.