Честный акционер - Фридрих Незнанский

Черный человек наклонился к самому его лицу и прошипел, обдавая Алексея жарким, тяжелым дыхание:

— Тот, кого ты убил…

Сердце Алексея сжалось от ужасного предчувствия.

— Я никого не убивал, — плача и обливаясь слезами, сказал он. — Я не убийца!

— Врешь! Вот он — тот, кого ты убил!

Черный человек махнул рукой, и Алексей увидел, что прямо перед ними, на краю обрыва, повернувшись к ним спиной, стоит и смотрит на воду человек. Алексею показалась очень знакомой его фигура.

Вот человек начал оборачиваться, медленно, как в замедленной киносъемке. Профиль… Полупрофиль… Денис смотрел на Алексея своими темно-синими глазами, но взгляд их был пустым и безжизненным, как взгляд мертвеца.

— Я не убивал тебя, — глухо сказал ему Алексей. — Я хотел отомстить за тебя!

Денис разлепил спекшиеся губы и тихо (так тихо, что его слов не было слышно, они просто отпечатывались в мозгу, как если бы всегда были там) произнес:

— Ты бросил меня…

Лицо друга вдруг стало искажаться и расплываться. А когда оформилось вновь, оказалось, что это вовсе не Денис, а мать Алексея — стоит на берегу и смотрит на него пустыми, бездонными глазами.

— Я ничего не сделал! — вскрикнул Алексей. — Не смотри на меня так! Не надо! Мама, прошу тебя, не смотри на меня так!

Мать раскрыла рот и вдруг рассмеялась — отрывисто, хрипло, слово пролаяла собака. Это был смех Черного человека…

Несколько раз за ночь Алексей просыпался. Но видения продолжали тесниться у него перед глазами. Ему то и дело казалось, что на улице скрипит калитка. Потом он явственно слышал чьи-то шаги. Потом вдруг — каким-то светлым участком воспаленного сознания — понимал, что это всего лишь ветер скрипит сорванной с петли ставней. И снова проваливался в сон.

Во сне ему снилось, что он ползет по выжженной пустыне. Солнце палит неимоверно. Он весь в поту. Язык во рту разбух и еле ворочается. Страшно, до помутнения сознания хочется пить. Алексей снова просыпался и, превозмогая ломоту в суставах, тянулся к столу, на котором стояла пластиковая бутылка с минералкой, оставленная хозяевами дома. Он глотал теплую газированную воду и потом ложился на спину и глядел в потолок, ожидая, пока пройдет тошнота.

«Я болен, — думал он. — Я чем-то заразился… А может, простыл… Вода в озере была холодной… И потом я шел в мокрой одежде, на ветру… Вот меня и продуло…»

Покрывало под ним было мокрым от пота, рубашка — тоже. Даже джинсы взмокли, стали холодными и неприятно липли к ногам. Совсем как та озерная вода…

К утру жар немного спал. Алексей валялся на диване, подставляя тело теплым лучам солнца, струящимся сквозь оконное стекло. Это не было блаженством выздоровления, это было лишь краткой передышкой перед новым приступом лихорадки.

Поремский вылез из автобуса и сверился с картой. Судя по карте, дом, который он искал, должен был стоять где-то рядом. Однако все окружающие дома утопали в зелени, и номера их абсолютно не просматривались.

Володя остановил проходившую мимо девушку:

— Простите, вы не подскажете, где здесь дом номер четырнадцать?

— А вам какой корпус нужен?

— Первый.

Девушка улыбнулась и махнула рукой:

— Так вот он, прямо перед вами.

— Спасибо.

Она окинула его дружелюбным взглядом:

— Не за что!

Повернулась и пошла, виляя тугими ягодицами и зная, что Поремский будет смотреть ей вслед. Володя проводил незнакомку взглядом, вздохнул, как вздохнул бы на его месте любой холостяк, и побрел к дому номер четырнадцать.

На скамейке возле седьмого подъезда кучковались подростки — девушки и парни. Они пили пиво, весело трепались, перемежая свою речь отборным матом, хохотали и сплевывали на асфальт. Проходя мимо них, Поремский поморщился и поспешил войти в подъезд: зрелище пьющих и матерящихся девушек-подростков всегда вызывало у него приступ отвращения и негодования.

Поднявшись на второй этаж, Володя остановился перед квартирой номер двести двадцать и нажал на кнопку электрического звонка. Подождал немного и нажал снова. Никто не открывал.

«Где же ты ходишь, золотце?» — недовольно подумал Поремский. Он достал из кармана телефон, кликнул из справочника номер Ларисы и нажал на связь… «Вызываемый вами номер временно недоступен…» — ответила ему трубка механическим женским голосом. Тогда Поремский набрал номер домашнего телефона Ларисы. Однако и по нему никто не отзывался.

«Нормально, — саркастически сказал себе Поремский. — Тащиться в такую даль, чтобы поцеловать закрытую дверь! То-то будет смеху, когда Турецкий узнает!»

Он снова стал звонить в дверь. Жал и жал, вымещая на черной кнопке звонка свою злость. Утром он дозвонился до Ларисы и сказал, что хочет встретиться с ней, чтобы выяснить кое-какие детали (он не сказал, что разговор будет касаться майора Бабаева, жениха и сожителя Ларисы, однако, судя по всему, девушка и сама об этом догадалась).

Лариса Кизикова долго молчала (Поремский представил себе, как она сердито хмурит брови, как поджимает губы, как набегает на ее чистый лоб сеточка мелких морщинок), потом сказала:

— Через час у меня кончаются занятия, потом я иду в бассейн… Даже не знаю, где мы можем пересечься…

— Во сколько вы думаете прибыть домой?

— Часа в четыре.

— Тогда давайте встретимся у вас дома ровно в шесть. Заодно посмотрю, как вы живете.

— Дома? — раздумчиво произнесла девушка.

— Да. Если, конечно, вы не скрываете на кухне беглого преступника, — съязвил Поремский.

— Что за глупости! — неожиданно сердито ответила Лариса. — Никого я не прячу, и скрывать мне нечего. Хотите — приходите.

— В таком случае диктуйте адрес.

Лариса продиктовала адрес, Поремский записал его в блокнот.

— А как до вас удобнее добраться?

— Посмотрите по карте, — холодно ответила Лариса. — Пока.

И отключила связь.

И вот Поремский стоит у двери ее квартиры и, как дурак, жмет на кнопку звонка, ясно понимая, что девушка его обманула. «Кинула», как принято нынче выражаться.

Так, и что теперь? Убираться восвояси? Или подождать во дворе, на лавочке? А если она вообще не придет? Что, так и торчать тут до второго пришествия? Поразмышляв немного над этими «проклятыми вопросами», Володя вышел из подъезда (на скамейке по-прежнему кучковался молодняк) и, достав из кармана сигареты, прошествовал к изящной, длинной скамеечке, на одном конце которой сидели три бабули. Поремский уселся на другом конце и закурил.

Бабули покосились на него с явным неудовольствием. Судя по всему, его наглое вторжение прервало какой-то важный разговор (разве у старушек бывают другие?), однако спустя несколько секунд старушки полностью о его существовании забыли и продолжили беседу.