Правда во имя лжи - Елена Арсеньева

Он тоже осунулся, и его смешное курносое лицо сделалосьвовсе неприглядным. Но никогда он не был Ане милее, никогда, чудилось, она нелюбила его сильнее, чем в эти мучительные месяцы, пока они «ждали ребенка». Даи он был подчеркнуто внимателен и нежен с ней, днем они то и делоперезванивались, а уж ночами Дима набрасывался на жену, как в самые первые,самые золотые месяцы их романа, когда оба готовы были предаваться любви чуть лине в подъездах, чуть ли не на клумбах, потому что не хватало терпения дойти до дома,до приличной постели. Почти так же было и теперь… вот именно, почти, потому чтоесли тогда, давно, он тянулся только к Ане, хотел именно ее, то теперь, обнимаяжену, он видел другую женщину и, отчаянно зажмурясь, целовал другую, изадыхался от наслаждения в объятиях другой, и ей шептал о своей любви, хотяладонь его в это время гладила растрепанные Анины волосы, именно Аня вжималасьсвоим худеньким телом в его тело, именно Аня присутствовала рядом всей душой.

А его душа в это время находилась далеко. Его душа быларядом с Ириной…

Во время их ночных прогулок, идя между мужем и Иркой, Аняпросто-таки физически ощущала, что испытывает проводник, оказавшийся меж двухзаряженных током пластин. Смешнее всего, что давным-давно, в школе, навыпускном экзамене по физике, которую Аня ненавидела, у нее оказался именноэтот вопрос – о проводниках электрического тока, и двойку Ане тогда не влепилитолько потому, что это был последний, самый последний экзамен, и как-тонеудобно показалось ставить двойку хорошей девочке, если у нее все предыдущиеотметки – четверки и пятерки. Тогда она получила хиленькую троечку, но окажисьАня на том экзамене сейчас, она много чего могла бы порассказать о свойствахпроводников. Прежде всего – что плохо ему, бедному. Очень плохо! Даже если онспособен на заземление в виде чувства юмора.

Все это происходило в 1973 году, то есть Великая русскаясексуальная революция, когда Россия превратилась в один большой, постояннодействующий публичный дом, еще не разразилась, однако знаменитое утверждение:«У нас секса нет!» – все же было далеко от истины. Вот Аня, к примеру,постоянно размышляла о сексе.

Какой дурак придумал, что беременная женщина теряет своюпритягательность для мужчин? Может, какая-то абстрактная, гипотетическаяженщина и теряет, но Ирка ее с каждым днем приобретала. Все больше и больше.Хотя вроде бы – куда уж больше-то?

Что характерно, живота у нее практически не было видно.Тоненькая и стройная раньше, она просто равномерно полнела: наливаласьвеликолепная грудь, роскошными стали бедра, а что талия расплылась, – так укого она нынче есть, талия-то? К тому же Анино рукоделье помогало скрыватьживот. Аня и в самом деле отлично шила – пока родители ее не впихнулипрактически силком на филфак, – мечтала стать театральной портнихой. Именнотеатральной, чтобы из Золушек делать принцесс, как та добрая Фея. Только у Феиволшебная палочка, а у Ани была бы волшебная иголочка. Ну вот ей и представилсяслучай осуществить свои мечты на практике.

Другое дело, что сейчас она эти мечты в гробу видела…желательно рядом с Ириной.

* * *

– Так я не понял, деньги-то тебе в конце концов вернули илинет? – с живейшим интересом спросил Веня Белинский.

Замечательный все-таки парень этот Веня! Ни слова упрекаСтрумилину, когда тот появился, весь встрепанный, опоздав на дежурство чуть лине на час. А ведь Вене в случае его неявки грозили вторые сутки на вызовах!Хлопнул приятеля по плечу, бросил с ухмылкой:

– Мамане позвони, она уже тут телефон оборвала. – И все.

Человек!

Струмилин сразу накрутил домашний номер, кляня себя, что завсе утро ни разу не вспомнил: мама-то ждала его еще вчера! И если Валерка забылее предупредить, что Андрей едет поездом и вернется только наутро, сейчас онмного чего услышит!

– Ма, привет, я в порядке, – буркнул он. – Тебе Валерка незвонил, что ли?

– Нет.

Это слово напоминало кубик льда, которым мама ежеутреннеобтирала лицо – в косметических целях.

– А Пирог? – поинтересовался на всякий случай Струмилин,хотя прекрасно знал: у Пирога и телефона-то нет, вся надежда возлагалась наВалерку, а он, гад…

– Никто мне не звонил, – обиженно сказала мама и вдругспросила громким оживленным шепотом: – Ты провел ночь у девушки?

Струмилин мученически завел глаза. Желание его матери какможно скорее сделаться чьей-нибудь свекровью порою становилось просто неприличным.Причем она отнюдь не отличалась ханжеством и вещи называла своими именами. Иэто немало смущало ее взрослого сына – «девственника-переростка», как она еголасково называла.

Насчет девственника – это она напрасно, конечно, а вот пропереростка – святая истина.

– Да брось ты, – неуклюже сказал он. – Маньячкойстановишься. Какие девушки, их небось и нету уже на свете. Просто сломался«Москвич», пришлось поставить его в сервис, ну а сам я вернулся на поезде.Просил Валерку успокоить тебя, так он, гад…

– В сервис?! – взвизгнула мама, и Струмилин, поморщившись,отодвинул трубку от уха. – Да лучше бы на свалку ее выкинуть, рухлядь эту, ещеденьги на нее тратить!

– Выкинем, выкинем, – успокоил ее сын, вспоминаяраздавленный капот. – Только не сейчас, ладно? Ну, пока, да? У меня тут вызов.

– Ом-манывать нехорошо, – пробормотал Веня, притулившийсятут же, на краешке стола, и с пристальным вниманием разглядывавший приятеля. –Вызовов пока нету. Слушай, видок же у тебя…

Сам же Веня выглядел отлично: был свеж, блестелсвежевыбритыми щеками и благоухал кофеем вперемешку с туалетной водой. Похоже,нынче ему повезло: дежурство выдалось непыльное, удалось покемарить нараскладушке в одном из многочисленных закутков второго этажа, принять душ, дажекофейку глотнуть. Домой спешить смысла нет – Венина жена еще не вернулась издеревни, где отдыхала все лето с детьми, – поэтому он и сидел на краешкеобшарпанного стола, поглядывал на Струмилина яркими карими глазами и нарочнохмурил свои и без того грозные брови.

– Провел, значит, ночь у девушки? – вдруг вопросил онгромким, страшным шепотом – и успел-таки сорваться со стола, прежде чемСтрумилин достал его кулаком.

Чертов Венька! И чертов телефон, у него так резонируеттрубка!

– Ничего, ты у меня еще получишь! – без особой злобы буркнулСтрумилин. – А вода горячая есть?