Три изысканных детектива - Клод Изнер

— Малышка, что-то у тебя усталый вид. Ночка выдалась жаркая, а? Бьюсь об заклад, у тебя еще остались силы! Пойдешь со мной?

Анна, разом очнувшись, бросилась к булочной, гневно крикнув:

— Отвали, скотина!

Буржуа, разозлившись, обратился к прохожим:

— Вы видели, как она приставала ко мне? Бесстыжая!

И он попытался ухватить девушку за рукав. В этот миг из булочной вышел высокий молодой человек.

— Аттила! — воскликнул он с сильным акцентом уроженца юго-востока и, схватив буржуа за воротник, отшвырнул его в сторону. Тот поспешил прочь, а спаситель Анны поглядел на нее и, приподняв шляпу, произнес: — Святая Женевьева!

Анна, окончательно сбитая с толку, не решалась и рта раскрыть. Не хватало еще, чтобы и этот прицепился к ней.

— Не бойтесь, я в здравом уме. Просто вы точь-в-точь — героиня моей пьесы, именно такой я себе ее и представляю!

— Пьесы? — несмело переспросила Анна.

— Драма в пяти актах под названием «Святая из Лютеции»! Еще две сцены — и я завершу мой труд! — гордо объявил незнакомец и откинул назад длинные волосы.

— О, так вы писатель?

— Матюрен Ферран, драматург, — усмехнулся он и поклонился так низко, что Анна не удержалась от улыбки.

— Пресвятые угодники, вы улыбаетесь! Может, мне стоит сменить жанр и вместо трагедии написать комедию?

С этими словами он извлек из кармана булку, разломил пополам и протянул половину Анне.

— Так с кем я имею честь беседовать, о прелестная незнакомка?

— Меня зовут Анна Манчини.

— Ага. Вы землячка Данте и Ариосто! Могу ли я пригласить вас во французское кафе, мадам… или мадемуазель?..

— Мадемуазель.

Они сели за круглый столик в глубине полупустого зала. Хозяйка, пышная блондинка, поставила перед ними две огромные чашки горячего кофе, сливки и две тартинки на блюдце, потому что, объяснила она, ей нравится подкармливать художников и поэтов.

— Благодарю, мадам Нобла! Непременно приглашу вас на премьеру моей пьесы в «Театр Франсе»![90]— Матюрен ущипнул ее за пухлую щеку.

Дождавшись, пока хозяйка вернется за стойку, он шепнул Анне:

— Она уверена, что как только я прославлюсь, немедленно на ней женюсь. Насчет второго она ошибается.

Он рассмеялся и отпил кофе. Анна, сама не зная почему, испытывала доверие к этому длинноволосому чудаку. Поэтому, когда он спросил, чем она занимается, без колебаний ответила:

— Музыкой. Хожу по улицам и исполняю под шарманку итальянские и французские песенки. Кое-какие из них написал мой отец. Когда я пою — пусть даже при этом стою по колено в грязи, — мне так хорошо… Хочется, чтобы все, кто слушают меня, были счастливы. Иногда они принимаются подпевать — о, это такая награда для меня!

— Как я вас понимаю! Со мной творится то же самое, когда я пишу. Я уношусь в мир фантазий. Порой скачу галопом по лесам и степям с криком «Н-н-но!» и сражаюсь с врагами. Порой я — святая Женевьева и уговариваю жителей Лютеции покаянием и молитвой отвести от города полчища варваров. Пожмем друг другу руки, ибо наша встреча неслучайна!

Анна несмело коснулась его твердой, горячей ладони.

— Да вы совсем замерзли, — покачал головой Матюрен. — Это никуда не годится. Мадам Нобла, принесите нам коньяку!

Анна запротестовала, но Матюрен настоял, чтобы она сделала хотя бы глоток. Она поморщилась и закашлялась, а он рассмеялся.

— Я и сам вчера чертовски замерз в своей конуре. Пришлось отправиться к коллеге по лицею Вольтера. Я там наставник.

— Наставник?

— Наставник, воспитатель… Увы, неделю назад меня уволили. Нечего, мол, было читать ученикам аморальный рассказ. Они называют аморальным — Мопассана! Правда, я еще продавал школярам лотерейные билеты. Тому, кто вытянет счастливый номер, должна была достаться моя шляпа… Ба! Жизнь — череда невзгод, к которым нужно относиться философски. Найду другую работу. Черт, я все болтаю, а вам, должно быть, пора возвращаться к шарманке.

Анна помрачнела.

— К сожалению, моя шарманка… осталась дома, а я боюсь туда возвращаться. Сегодня я спала в ночлежке.

— Понимаю… что ж, влюбленные ссорятся, это бывает. — Он задумчиво пощипывал бородку.

— Нет, вы не понимаете… Вчера утром я завтракала, когда…

— Ни слова больше! Это ваша тайна. Итак, как я уже сказал, угля у меня маловато, но какое-никакое жилье есть. Не «Гранд-Отель», конечно, зато с видом на площадь Сент-Андре-дез-Ар. Если пообещаете сидеть тихо, как мышка, пока я сражаюсь с александрийцами, приглашу вас разделить со мной кров. Да, у меня еще есть целый мешок картошки! Вы можете занять кровать, а с меня довольно и кресла. Ну, что скажете?

— Лучшего предложения я еще не получала.

— Тогда вперед, мадемуазель Анна!

Всю дорогу Виктора терзали невеселые мысли. Он старался не думать о цели поездки, но невольно снова и снова возвращался к ней — так пациент изнывает в ожидании диагноза. «Серьезно ли я болен? Я поправлюсь?» — спрашивает он себя.

Внутренний голос шептал Виктору, что ревность придает его отношениям с любимой остроты, она словно приправа к блюду. Таша наслаждалась его ревностью подобно тому, как он — каждым новым расследованием. Без этого жизнь казалась бы скучноватой.

На соседней церквушке перекликались колокола, бледное солнце освещало пригорок, где гуляли парочки. Они пили вино в ожидании танцев и толпились у лотков уличных торговцев, сметая колбаски и пирожки.

На улице Толозе Виктор повернул направо. Толкнув двери бистро «Бибулус», путь к которому указывала табличка с надписью «К поддатой собаке», — дорогого его сердцу заведения, в котором он часто встречался с Таша, пока она не переехала на улицу Фонтен, — Виктор почувствовал, как у него сладко кольнуло в груди. В нос ударил знакомый запах дешевого пива, а вот обстановка тут изменилась. Фирмен, трактирщик, заменил табуреты и бочонки, служившие столами, на круглые столики и плетеные стулья. На стойке красовалась кофеварка. На полках выстроились рядами пузатые и плоские бутылки, стаканы и сияющие чистотой чашки. Помещение освещали не керосиновые лампы, как раньше, а газовые рожки.

— Ave, Фирмен! Помните меня?

Толстый краснолицый мужчина поправил очки.

— Мсье Легри! Amen! Давненько вы к нам не заглядывали!

— Здесь все так изменилось…

— Я женился, мсье Легри, вот и все объяснение. Супруга моя — редкая чистюля. Мне-то по душе старые добрые времена, но нельзя же и масло купить, и деньги сохранить.[91]