Твоя жизнь в моих руках - Елена Рахманина

Качаю отрицательно головой, потому что голос перестал слушаться.

– Тогда забирайся на стул. Посмотрю, что есть в холодильнике.

Задница до сих пор горит. Я бы даже сказала, полыхает. Хочется забраться в ванну со льдом и ждать, когда результат экзекуции ослабеет. Дядя постарался. Поэтому сесть на высокий барный стул оказывается сложно.

Ткань, прилегающая к коже, раздражает, причиняя ощутимые неудобства. И я, морщась, сажусь, наблюдая за тем, как Питон подогревает блюда. Каждое упаковано отдельно.

Похоже, он заказывает еду из ресторана. Запах медленно распространяется по кухне. И только теперь я понимаю, что голодна.

Передо мной оказывается тарелка с ризотто и жаренным на гриле лососем.

– Спасибо, – пищу под нос едва слышно.

Но у дяди со слухом всё в порядке.

– Пожалуйста, киска. – Садится напротив, награждая тяжёлым взглядом, подталкивает в очередной раз ко мне мой сотовый, который только что вытащил из кармана брюк. – Кто такой Санечка?

Пялюсь на него ошарашенно. Выходит, он читал мою переписку с подругой. Но не столько это меня напрягает, сколько его спокойствие. Так бывает перед бурей.

Глава 18

Отправляю вилку в рот, жуя и обдумывая ответ, глядя на тарелку дяди. Он к ней даже не притронулся, сосредоточив внимание на мне. Неужто я отбиваю у него аппетит? От этой мысли улыбка расползается по губам, смотрю на него шальным взглядом, ощущая, что подошла к обрыву. Ещё один шаг, и свалюсь вниз. Но опасность так приятно щекочет нервы, что я не в силах с собой совладать.

– Мой близкий друг, – произношу, склоняя голову, изучая выражение лица Льва. Ища прорехи в его броне. И подаюсь корпусом вперёд, упираясь локтями в столешницу, чувствуя жжение на ягодицах. – Что-то имеешь против?

Взгляд Питона хищно скользит по моим почти обнажённым плечам, тонким выступающим ключицам. Затаив дыхание ожидала, что вот сейчас он нырнёт в глубокий вырез декольте. К груди, не стеснённой бельём. Но ошиблась.

Дядя откинулся на спинку стула, буравя мою переносицу недобрым взглядом. Словно решая, казнить меня или помиловать.

Вместо ответа он достаёт пачку сигарет и включает бесшумную вытяжку. Зачарованно наблюдаю за его руками. Красивыми, длинными пальцами с аккуратно подстриженными ногтями. Венами, переплетающими кисть и уходящими к предплечью. Загорелой кожей, контрастирующей с белоснежной рубашкой с закатанными рукавами.

Мой дядя, безусловно, самый красивый мужчина из всех, что мне довелось повстречать.

– Нет, – удивляет меня. – Так давно с ним не трахалась, что залезла на Акиньшина, или для тебя в порядке вещей иметь несколько парней одновременно?

Пока смысл сказанного медленно доходит до меня, я наблюдаю за тем, как в серых радужках его глаз разворачивается ураган. И та сдержанность, с которой он произносит слова, – показная, искусственная. Если он захочет снова меня наказать, ничто не помешает ему воспользоваться ремнём. Или другим орудием пыток. А мне даже бежать отсюда некуда.

И, возможно, правильно было бы присмиреть. Признаться, что я девственница, что Саня – это моя подружка. А Акиньшин – недоразумение, на котором я намеревалась проверить свои чувства. Лишь утаив, с кем я хотела произвести сравнение.

По презрительному выражение лица дяди легко читается, что я для него маленькая букашка. И это подстёгивает меня совершенно в другую сторону.

– И почему тебя это волнует? – закипаю, откидывая вилку, которая со звоном встречается со столешницей. – Это моё тело, и я распоряжаюсь им так, как мне вздумается. А кем ты себя возомнил, чтобы задавать подобные вопросы? Родственник, который меня и знать не хотел, пока я прозябала в одиночестве в детском доме! Да я вас всех ненавижу в равной степени. Вы мне никто.

Не представляю, что на меня нашло. Почему вдруг сделалось так больно и противно от его слов. Ведь они не новы. Он давно дал понять, кем меня считает. Наверняка думает, что детдомовка иной и не могла вырасти. Грязная, испорченная, брошенная. Меня с рождения пометили ненужной. И с тех пор ничего не изменилось.

Всю жизнь пыталась получить одобрение и любовь мамы. Но так и не получилось. Теперь я отлично знаю, что хорошие девочки никому не нужны, если их не любят. Так зачем стараться и лезть из кожи вон?

Сползаю с высокого стула и несусь к выходу, ощущая жжение в глазах. Почему слёзы всегда накатываются в присутствии Льва? Предательские и такие неуместные сейчас.

Кусая губы, я хватаю свои туфли за каблуки и пробую отворить дверь, щёлкая замками.

К моему удивлению, она поддаётся. Распахивается, и я босиком вылетаю на лестничную площадку. Слышу, как за спиной раздаются шаги. Быстро перебирая ногами, спускаюсь по лестнице.

– Вера, остановись, – доносится голос дяди. Совсем близко. И это заставляет меня бежать ещё быстрее.

Перед глазами всё расплывается от слёз, превращая окружающий мир в одну серую кляксу. Наверное, поэтому я не рассчитала количество ступенек. Нога подвернулась, и я улетела вперёд, стесав кожу с коленей. Подобного со мной не случалось лет с десяти.

Что за ужасный день! Ягодицы горят. Теперь ещё и ссадины заработала.

Отползаю спиной к стене, пробуя подняться. Но рана слишком сильно саднит. Ладони красные, разбитые.

Дядя нагнал меня через пару секунд. Вижу его тяжёлые ботинки рядом. Он опускается на корточки передо мной, изучая ошалевшим взглядом. Словно не ожидал ничего подобного сегодня вечером.

Поднимаю к нему глаза. По щекам текут слёзы. И мне больно от них. Везде больно. Внутри и снаружи. Потому что зревшая во мне рана загноилась и вдруг прорвалась. Скопившиеся чувства такие сильные, такие колючие, что, если не поделюсь ими с кем-то, меня разорвёт на части.

– Думаешь, я не понимаю, что не нужна тебе? – срываясь, произношу, не узнавая свой осипший, сдавленный голос. – Что я здесь из-за грёбаных денег моего недоделанного папаши?

Мы смотрим друг другу в глаза слишком долго. Может быть, мне просто хочется в это верить, но я вижу брешь. Броня трещит по швам.

Дядя без спроса прикасается ко мне, убирая прядку от лица. Стирая костяшками пальцев соль со щёк. Хмурится. Не недовольно, а задумчиво. После чего подхватывает меня под коленки и берёт на руки.

И как бы мне ни было противно от собственной слабости, я прижимаюсь к нему, обнимая за шею. Горячие губы вдруг прикасаются к моему виску, вызывая внутри атомный взрыв. Против воли поднимаю к нему ошарашенные глаза.

– Ты нужна мне, Ромашка, – улыбка трогает губы. Настоящая, почти человеческая.

Смотрю на его рот широко распахнутыми глазами. Не представляя, можно ли верить этим словам.

– И зачем же?

– Сам не знаю.