Дети белых ночей - Дмитрий Вересов

Маркову он чем-то напоминал покойного Женю Невского. Только он не желал признаваться себе в этом. Как и в том, что именно это сходство и было одной из причин, притягивающих его к Иволгину. Как будто это было неприлично.

А может, это было чувство вины? После того как исчез Невский, это чувство, вероятно, посещало многих его одноклассников. И Марков принял на себя не меньшую ее часть. Не заметил, что творится с Женькой. Не предупредил, не спас...

Он до сих пор видел Невского в своих снах. Редко, но видел. Тот приходил нежданно-негаданно, но молчал. Слово – серебро, молчание – золото. Однако Кириллу этого золота было не нужно. Сказал бы Женька хоть чтонибудь, что ясно дало понять – пустой это сон, обычное сновидение безо всякого смысла... И душа Кирилла успокоилась бы тогда. Но тот ничего не говорил. Будто ждал какого-то момента, когда Кирилл созреет. Для чего?! Для откровения?! А может, он сам должен был догадаться, что к чему? Может, Женька так подсказывал ему – вот еще один хороший человек, с которым свела тебя судьба, только теперь не оплошай, присмотрись! Станешь тут суеверным.

Кирилл понимал, что Дима Иволгин – человек необычный, редкий. Он сравнивал его то с Пьером Безуховым, то с Алешей Карамазовым, но тут же находил эти сравнения крайне неудачными. Иногда он называл Иволгина домовым. Действительно, Дима скорее напоминал это странное мифическое существо, духа семейного уюта и очага, которому иногда приходилось покидать свой лапоток и ехать зачем-то в институт, в колхоз, стройотряд, где он был необычен, чудаковат, как и его портфель – «ложный крокодил» – среди студенческих «дипломатов».

Весь первый семестр Марков прятался от Акентьева. Мама интеллигентно врала, что Кирилл в колхозе, у бабушки, будет поздно или неизвестно когда. Акентьев также интеллигентно делал вид, что верит в его отсутствие и не ощущает каким-то беспроводным чувством, что Кирилл в этот момент делает матери страшные глаза, мотает головой в двух метрах от телефонной мембраны и машет руками, как бы отгоняя кровососущих насекомых. Саша звонил все реже, а потом и вовсе перестал. Кирилл мысленно попрощался с Акентьевым навсегда, и на душе у него стало гораздо спокойнее.

Он в меру прогуливал лекции, пил портвейн «777» со своими институтскими приятелями, хмелея больше от чувства лидерства в их небольшой компании, которое он испытывал, пожалуй, впервые в жизни. Власть симпатии, обаяния, остроумия... Где все это было раньше? Почему оно не раскрылось в школе, где было столько симпатичных девчонок, или во дворе, среди пацанов? Его просто задавили, подчинили, ловко отодвинули на второй план. Кто отодвинул? Понятно кто...

– Мама! Если будет звонить этот... меня нет дома. Уехал в стройотряд, на практику.

– Кирюша, какой зимой может быть стройотряд? И почему ты называешь Сашу «этот»? Очень интеллигентный мальчик, между прочим, сын известного режиссера. Тетя Марина достала нам билеты на спектакль «Вечно живой», как раз в постановке Владимира Акентьева...

– Сходи, сходи. Видимо, захватывающая пьеса. Что-то, судя по названию, про Вечного Жида, Агасфера...

– Не придумывай! Между прочим, когда ты последний раз был в театре?

– Начинается. Достаточно с меня театра эпюров, опок и crankshaft’ов...

– What is this? – старательно произнесла мама.

– Всего лишь «коленчатый вал»,– грустно выдохнул Кирилл.

Он, конечно, лукавил насчет «всего лишь». Открыв в себе способность притягивать людей, даже небольшими группами, Кирилл решил осуществить свою давнишнюю мечту – стать любовником красивой и опытной женщины. И crankshaft в этой механике играл непоследнюю роль...

Как ни странно, но под руководством Иволгина Кирилл получил все допуски без проблем, даже коллоквиум по высшей математике сдал страшному Коршунову с первого раза на «хорошо». Хотя сам Дима Иволгин миновал его только со второй попытки.

Страшным клекотом звучало слово «коллоквиум» для студентов-судомехаников и корабелов. Коршунов, втянув голову в плечи, сквозь очки рассматривал очередную жертву. Когда же сошлись за столом две птичьи фамилии, хищник не мог не выпустить когтей, и бедный Иволгин вылетел из аудитории изрядно ощипанным.

– Кто так принимает коллоквиум! – возмущался Дима.– Ерунда какая-то! Надо пожаловаться на него на кафедру высшей математики! Или жене его...

Первая сессия подходила к концу, и оставался последний экзамен по истории партии. В зачетке Кирилла были уже три оценки «хорошо».

– Хорошо, хорошо, хорошо,– повторял он их на разные лады, покачиваясь в двадцать восьмом трамвае, словно соглашался с кем-то, может, со своим строгим отцом.

По крайней мере кончились числа, матрицы, холодные и горячие обработки, плоскости. В истории партии хотя бы действуют люди, пусть и представленные в виде организованных и сплоченных масс. В истории партии есть хоть что-то человеческое...

«Довели! – подумал Кирилл.– Историю партии полюбил! До чего довели человека, сволочи!»

К сволочам он относил отца, заставившего его идти в корабелы, по его, так сказать, стопам; замдекана, всех ливтовских преподавателей. Мысленно он сажал их всех в баржу, типа «река—море», завозил на прощание в иностранный порт, чтоб помучились напоследок, а потом топил под звуки битловской «Желтой подводной лодки»...

– Вы так посмотрели на меня, будто я наступила вам на ногу.

Марков сморгнул видение кормы, вертикально уходившей в глубины Балтийского моря. На Кирилла смотрело лукавыми глазками ангельское личико. В голове завертелись дурацкие фразы, будто из военного разговорника: «Как вас зовут? Мы с вами раньше не встречались? Вы, случайно, не снимались в кино? Сколько в вашей части пулеметов? Как зовут вашего командира?» Но она сказала сама:

– Мне даже показалось, что вы мысленно выругались. Мы что, с вами раньше встречались, и я вас чем-то обидела?

– Ну что вы! – Марков хотел сделать галантный жест рукой, но трамвай качнуло.– Я думал совсем о другом.

– Вот это да! – теперь воскликнула девушка.– Впервые встречаю такого молодого человека, который смотрит на меня, а думает о другом. Хорошо еще, что не о другой. Неужели это оно? Как вы думаете?

– Что «оно»? – переспросил Кирилл.

– Что-что? Увядание, угасание, умирание... Как неожиданно оно подкралось! А так много я еще могла бы совершить доброго, вечного... для вас, люди!

Последнюю фразу она произнесла, обращаясь к двум сидевшим рядом бабкам, которые переглянулись и стали смотреть на девушку с тревожным ожиданием. «Так она, наверное, пьяная! – неожиданно догадался Кирилл.– Конечно, пьяная. Стала бы такая девчонка...» Что именно она стала бы, он не додумал. Марков разглядел ее, наконец.

Вязаная шапочка, короткая куртка со стоячим меховым воротничком, замшевые сапожки и... ослепительно-голубые джинсы. Все подобрано в тон. А джинсы... Голубое небо и небесные джинсы подходит ко всему на свете! Кто придумал, что ангелы обязательно в белом и с крыльями? Мода меняется даже на вечное. Теперь ангелы спускаются на землю в голубых американских джинсах и слегка навеселе...