Темная харизма Адольфа Гитлера. Ведущий миллионы в пропасть - Лоуренс Рис

Не только Бек был обеспокоен политическими последствиями вторжения Германии в Австрию. Генерал Кейтель, занимавшийся теперь координацией деятельности штабов родов войск, в качестве начальника ОКВ, описывал ночь с 10 на 11 марта 1938 года как «сплошную пытку»‹16›. Ему звонили несколько высокопоставленных генералов, включая даже Браухича, и умоляли уговорить Гитлера отказаться от «плана вторжения в Австрию». Кейтель, прекрасно осведомленный насчет обидчивости своего нового шефа, ничего не сказал Гитлеру об этих звонках. Он знал, что тот будет возмущен чрезмерной осторожностью своего генералитета, и хотел «избавить коллег» от всего этого.

Столкнувшись с прямыми угрозами Гитлера, Шушниг отменил референдум и ушел в отставку. Но Гитлер не отменил приказ о вторжении, назначив его на 12 марта. И, несмотря на все опасения генералов, введение войск в Австрию стало огромным успехом. Австрийцы радостно приветствовали немецкие войска и забрасывали их цветами. «Аншлюс Австрии был похож на спелое яблоко, которое вовремя упало»‹17›, — говорил Рейнхард Шпитци, нацист австрийского происхождения, который вернулся на родину вместе с Гитлером.

Измученные экономической депрессией, похожей на ту, от которой страдала Германия шесть лет назад, австрийцы с восторгом встречали немецкие войска. «У меня было такое чувство, что мы действительно должны принадлежать Германии»‹18›, — вспоминает Сузи Зайтц, которая в то время была подростком. Ее учили тому, что австрийцев лишили права присоединиться к Германии после Первой мировой войны. Девушка была свидетелем последствий экономического кризиса в 1930-е годы. «Мы видели настоящую нужду, я помню это страшное чувство подавленности, когда ты идешь по главной улице и на каждом углу видишь людей с протянутой рукой или с тарелочкой, просящих подать хоть что-нибудь… Среди них были дети — голодные дети… В конце 1937 года бедняки стали ходить по домам и квартирам и выпрашивать еду. Я видела много таких людей и всегда выносила им немного супа или кусок хлеба, корку хлеба».

Вторгнувшись на территорию Австрии, немцы были ошеломлены теплым приемом. Сотрудник Министерства иностранных дел Герберт Рихтер вспоминает: «В день аншлюса я проехался с женой на автомобиле с открытым верхом по австрийскому Тиролю. И мы обнаружили, что даже наши берлинские номера на машине вызывают радость у австрийцев. Мы заехали пообедать в Швац, крохотный городок неподалеку от Инсбрука. Мимо ресторана вел своих быков тирольский фермер, и между рогами животных я увидел флажки со свастикой… Я помню это очень хорошо. Весь этот невероятный подъем. Австрия была в очень тяжелом экономическом положении в то время. И австрийцы надеялись на улучшение. Как бы там ни было, энтузиазм был огромный»‹19›.

Для такого убежденного нациста, как Бруно Хенель, это был настоящий триумф: «За десять лет я побывал на различных партийных съездах и митингах и повидал много бурных проявлений восторга, но то воодушевление, с которым нас встречали в Австрии, было не просто удивительным, оно было просто невероятным. Это впечатление сохранялось с первого и до последнего дня. Я отлично помню, потому что сам видел, как австрийцы свешивались с верхних этажей домов, чтобы поприветствовать нас»‹20›.

Это был колоссальный успех Гитлера, особенно с учетом того, что никаких международных осложнений, которых так боялись Бек и его коллеги, не возникло. Муссолини благословил Гитлера на вторжение еще до его начала, а Франция и Англия вовсе не собирались вступать в войну из-за аншлюса. Отношение Британии было кратко изложено дипломатом сэром Фрэнком Робертсом: «Думаю, большинство англичан сказали бы: „Ну, немцы вошли в Австрию, но ведь австрийцы и есть немцы — так, может быть, они сами этого хотели?..“»‹21› Было общее чувство, что с Германией после войны обошлись, пожалуй, чересчур сурово. «В Великобритании бытовало мнение, — говорит сэр Фрэнк, — о том, что французы, и мы вместе с ними, слишком жестко поступили с Германией в 1918 году и что это, пожалуй, надо как-то исправить. Возникало ощущение, что мы могли быть с ними помягче. Можете назвать это чувством вины, если хотите. Впрочем, я не уверен, что мы испытывали именно чувство вины».

Гитлер с триумфом вернулся на родину, в Австрию, около четырех часов дня 12 марта 1938 года. Он проехал через свой родной город Браунау-ам-Инн, а затем медленно въехал в Линц, по пути приветствуя огромные ликующие толпы. Выступая вечером на балконе ратуши Линца перед восторженной толпой, собравшейся на главной площади, он изрек: «Тот факт, что Провидение однажды призвало меня из этого города и привело к руководству рейхом, должно быть, означает, что мне дано особое предназначение и оно может быть только одно: вернуть мою милую родину Германскому рейху»‹22›. На следующий день он подписал декларацию, провозгласившую объединение Австрии с Германией, а 15 марта во время выступления в Вене заявил, что «эта земля является немецкой» и ее народ «понимает свою миссию»‹23›.

Это был переломный момент в эволюции харизматической привлекательности Гитлера. Один из его крупнейших триумфов в сфере внешней политики был подслащен эмоциональной связью с родиной. Еще более важной была его решимость войти в Австрию несмотря на то, что многие высшие военные чины выражали серьезные опасения по этому поводу. «В результате, — писал Франц фон Папен, — Гитлер окончательно перестал прислушиваться к тем, кто советовал ему проявлять осторожность во внешней политике»‹24›.

Гитлер купался в восхищении сотен тысяч австрийцев, приветствовавших его как героя. В Вене, например, масштабы торжеств были просто невообразимы. Разумеется, услышав, как почти четверть миллиона людей скандирует «Sieg Heil!» и «Ein Volk, Ein Führer!» («Один народ, один Фюрер!»), Гитлер окончательно уверовал в свою «миссию» и в собственную харизматическую силу. История его жизни оказалась поистине невероятной. Он покинул Вену 25 лет назад, без профессии, без перспектив и, казалось, без надежды, а теперь вернулся в качестве вождя, объединившего Германию и Австрию.

Что касается людей, которые собирались на площадях Линца или Вены послушать выступления Гитлера, то многие из них никогда не забудут тех эмоций, которые испытали тогда. «Мы плакали, во всяком случае — большинство из нас, — вспоминает Сузи Зайтц, которая вечером 12 мая стояла в толпе на площади Линца. — Слезы текли по щекам, и когда мы смотрели по сторонам, то видели слезы на лицах всех присутствующих».

Сузи удалось подарить Гитлеру букет цветов, и она почувствовала, что просто сияет от того, что стоит так близко от него. Она утверждает, что после этой встречи решила стать другим человеком. «В душе я пообещала себе, что стану лучше, буду помогать людям, никогда не поступлю нечестно. А свободное от занятий в школе время буду посвящать труду, потому что он призывал нас: „Вы должны помогать мне строить империю, это будет империя счастливых и мыслящих людей, которые хотят стать лучше“»‹25›. Она была готова принять новую жизнь в Германском рейхе с радостью: «Все, что происходило до войны, и даже в первые ее годы, было самым большим счастьем в моей жизни. Мы были полны энтузиазма, мы были рады быть полезными… Все задачи, которые перед нами ставили — здоровая семья, здоровый народ, здоровая страна, люди, которые работают с удовольствием и увлечением, — все эти цели казались нам достойными. Поэтому мы и считали то время счастливым».