Черти - Илья Масодов

Заседание проходило в небольшой тайной комнате с единственным столом, накрытым синей скатертью. Посреди стола стояла лампа под матовым абажуром. Стены комнаты обклеены были знаменитыми индиговыми обоями с рельефным рисунком. Что было в точности изображено на обоях, Клава разобрать не смогла, но заметила во многих местах также столбцы непонятного текста, буквы в нем были рисованными, среди них Клава различала иногда фигурки птичек, рыбок и насекомых.

В комнату вел узкий темный коридор, по стенам которого проделаны были пустые дыры, и Ленин в начале коридора показал Клаве действие этих дыр: попросил у Надежды Константиновны револьвер и выстрелил в темноту. Из стен мгновенно хлынул огонь, затопив собой примерно на минуту все пространство коридора. Возвращая жене револьвер, Ленин выглядел очень довольным.

— И муха не пголетит, — веселился он. — Только с такой штуковиной, — он вынул из кармана обычный карандаш и показал его Клаве. — А штуковины такие есть исключительно у членов ВЦИК. Это товагищ Тгоцкий пгидумал. Золотая все-таки голова!

Проходя коридором, Клава боязливо жалась поближе к Ленину, вцепившись рукой в полу его пиджака. В тайной комнате уже сидел один человек, он наклонился над столом и что-то быстро писал в блокноте.

— Товагищ Огджоникидзе, — представил его Ленин, занимая место во главе стола. — Ну, что новенького? Вгангеля еще не поймали?

— Убежал, Владимир Ильич, — с легкой улыбкой ответил Орджоникидзе.

— Ну ничего, мы его и за гъаницей достанем. Слава богу, хоть с этим пока газделались. И так дел невпговогот.

Они еще что-то обсуждали, но Клава ничего не понимала. Постепенно сходились остальные тайные члены ВЦИК. Когда пришел Троцкий, Ленин предложил начать заседание.

— Не будем Калинина ждать, — деловито сказал он. — Пговегенный, вегный товагищ, но в смысле опегативности — подводит. Самый настоящий козел.

Все по-доброму рассмеялись.

— Однако шутки в стогону, — оборвал общий смех Ленин. — Повод для нашего внеочегедного собгания — агхисегъезный. Вот, Клава Огешникова нам сейчас обгисует ситуацию.

Клава встала со стула, как в гимназии, чтобы отвечать урок. Сперва она очень волновалась, и не знала даже, с чего начать, но потом постепенно рассказала все, что видела и знала. Члены ВЦИК слушали Клаву внимательно, не перебивая, некоторые делали заметки, и лишь Троцкий дважды прерывал Клаву, чтобы уточнить кое-какие детали. Как только Троцкий тихо приподнимал руку, показывая, что хочет задать вопрос, Клава замирала на полуслове. Этот человек в пенсне, с густой шевелюрой и расстегнутым воротничком рубашки внушал Клаве страх и уважение. Она чувствовала его силу, может быть, не меньшую, чем сила Ленина, только Ленин был веселый и добрый, а Троцкий какой-то неизвестный, чужой. Спрашивал он вежливо, даже с мягкостью и теплотой, но Клава не могла определить, как он относится к вопросу на самом деле, она сбивалась и говорила подчас совсем не о том, о чем был вопрос, Троцкий же смотрел на нее внимательно, и, как казалось Клаве, не столько следя за смыслом ее слов, сколько за движениями рта, словно по этим движениям Троцкий читал какой-то иной, самой Клаве неведомый смысл. Еще Клаву пугало, как Троцкий писал на лежащем перед ним листке. Буквы были, похоже, такие же, как на индиговых обоях, только скорописные, сидящие птички сплетались друг с другом, а рыбки превращались в короткие росчерки, и пишущая рука Троцкого с золотым кольцом двигалась часто в обратном направлении, а иногда вообще сверху вниз.

Когда Клава окончила, то уже вся сплошь была в поту и ничего не соображала. Она села на свой стул и была счастлива, что ей уже больше не надо ничего отвечать.

Первым выступил Зиновьев. Он поднял вопрос о пуле, разбившей сердце Ленина, как проблеме государственной значимости, и даже обвинил Владимира Ильича в сокрытии истинного состояния своего здоровья от товарищей по партии. Его поддержал Каменев. Он предложил санкционировать безотлагательный медицинский осмотр Ленина лучшими врачами страны. Все согласились, только Ленин был недоволен.

— Згя тгатим вгемя, — отмахивался он. — Чегт с ней, с пулей, я совегшенно здогов.

Потом взял слово Троцкий. Он говорил непонятно для Клавы, но все слушали очень внимательно, и многие согласно кивали. В середине речи Троцкого Ленин воодушевленно вскочил со стула и крикнул:

— Вот-вот, замечательная мысль! Что же мы ганьше не додумались? Век живи — век учись!

А Клава поняла в замечательной мысли Троцкого только то, что он предлагал что-то построить, судя по всему, что-то огромное и святое. И у Троцкого был уже план строительства, он выдвинул на середину стола чистый лист бумаги, и стал на нем чертить, надписывая элементы чертежа странными, нечеловеческими словами. Все члены ВЦИК склонились над чертежом, Клава же постеснялась туда смотреть из уважения к государственной тайне, все равно ведь ничего не пойму, думала она.

— Ну хогошо, — наконец сказал Ленин, все еще изучая чертеж. — Это, так сказать, обогона. А где же контгнаступление? Лучшая обогона — это контгнаступление!

Зиновьев выступил против наступления, он сказал, что еще рано. Его поддержал Каменев, предложивший составить подробный план подготовки соответствующих сил. Ленин был несогласен.

— А ты что скажешь, товагищ Тгоцкий? Сколько у тебя уже людей?

— Людей достаточно, — ответил Троцкий. — Но числом тут проблему не решить. Враг необычайно силен.

— А не пегеоцениваем ли мы часом силу вгага? — склонив голову набок, хитро прищурился Ленин. — Нет ли здесь ошибки? Не может ли статься, что пегед нами — колосс на глиняных ногах? Вот что, товагищи, тут необходимо пговести сегьезнейший анализ. В этом суть магксистского метода: где дгугой бьет с газмаху, мы должны спегва понять пгичину, найти слабое место и удагить именно туда, пгицельно и точно.

— В том-то и дело, Владимир Ильич, — мягко заметил аккуратно постриженный рябой человек с усами. — Мы корней его силы не знаем.

— Пгавильно, товарищ Сталин, — подтвердил Ленин. — Не знаем когней. Это — плохо.

— Похоже, классовая теория тут дает сбой, — заметил Зиновьев.

— И правда, чьи классовые интересы защищает этот так называемый Хозяин? — поддержал его Каменев.

— Дело не в этом, — уверенно ответил Ленин. — Не теогия ошибочна, а наше понимание ее. Я полагаю, понятие классовой богьбы нам еще пгедстоит всемегно углублять и гасшигять. Жизнь постоянно пгеподносит сюгпгизы. В космических масштабах классовое пготивостояние несомненно пгиобгетает иное качество. Наша геволюция закономегно погождает сильное пготиводействие, товагищи, как всякий пгогъесс. Пгигода этого пготиводействия, эта инегция матегии, пока скгыта от нашего научного згения. Нельзя все пгедугадать, товагищи, к сожалению, нельзя.

— И все же, — попытался уточнить Орджоникидзе. — Научный подход тут должен быть возможен.

— Несомненно, товагищ Огджоникидзе! — согласился Ленин. — Как всякая инегция, этот пгоцесс погожден самим действием, пгеобгазующим матегию, то есть, погожден самими нами. В нас пгичина, товагищи. Возможно, мы где-то опять допустили ошибку, где-то не туда свегнули, пошли не тем путем. Это нужно сегьезно пгоанализиговать. В любом случае я нахожу пгоект товагища Тгоцкого очень полезным. Какое будет мнение, товагищи?