Огонь Прометея - Евгений Гуляковский

То, что Шарго упомянул об элеронах, имело определенный смысл... После того как планер врежется в верхние, разреженные слои стратосферы, он сгорит далеко не сразу, и, возможно, какое-то время, хотя и весьма недолгое, им можно будет управлять... Вот только зачем? Ладно... Пусть это остается на совести кота, до сих пор его советы имели не всегда ясный вначале смысл.

Скрипнув зубами от бессильной ярости, Танаев тем не менее взялся за окрашенный в красный цвет рычаг, превращавший планер в управляемый летательный аппарат. Крылья послушно выдвинулись. В размахе у них было не меньше шести метров, и Танаев подивился тому, что они умещались в двух почти незаметных утолщениях по бокам кабины. Крылья показались Танаеву слишком большими для одноместного планера.

Вслед за крыльями из задней части кабины выдвинулась трехметровая ферма хвоста, развернувшая на своем конце лепестки стабилизаторов, рулей высоты и поворота.

После того как трансформация успешно завершилась, ровным счетом ничего не изменилось. Неуправляемый планер продолжал свой стремительный полет в безвоздушном пространстве, медленно и неумолимо приближаясь к поверхности Земли.

Сколько у него остается времени? Пожалуй, около суток... пока планер, сделав пару орбитальных витков, не сгорит в атмосфере планеты... Скорость этого аппарата Глеб знал лишь приблизительно, и потому не мог произвести более точные расчеты. Но на поверхности крыльев уже начали вспыхивать редкие звездочки крохотных взрывов. Даже здесь, на этой огромной высоте, отдельные молекулы воздуха сталкивались с планером и превращались в летучие огни — напомнившие Танаеву огни Святого Эльма, встречавшиеся иногда на земных кладбищах.

Кладбище ему уж точно не грозило, и потому он перестал думать о пустяках, целиком сосредоточившись на расчете простенькой задачи: что произойдет раньше? Сгорит оболочка, или он успеет развернуть планер и перевести его на новую траекторию, ведущую к известной одному Шарго цели?

Планер не сгорел. Окутавшись пока еще холодным огненным облаком молекулярных вспышек, он, хотя и не сразу, благополучно развернулся на новый курс.

— Ну, и что дальше? — спросил Танаев в пустоту, не слишком надеясь на ответ. И Шарго, разумеется, не ответил. Он никогда не отвечал, если ситуация становилась критической, и почти наверняка, оставаясь невидимым, с интересом наблюдал за действиями Танаева.

Смотреть, правда, было уже не на что. Закончив маневр разворота, Танаев, скрестив руки на груди, молча смотрел, как начинает плавиться обшивка на плоскостях его планера, вскоре очередь дойдет и до кабины. Совсем скоро огонь доберется до него. Уже сейчас стрелка термометра начала свое неумолимое движение вверх и прошла отметку сорок градусов.

Снаружи теперь ничего не было видно, облако раскаленных газов полностью накрыло кабину, и только если обернуться назад, в вихревом туннеле, окружившем планер, можно было заметить небольшой просвет.

Воздух вокруг аппарата становился все плотнее. Слегка затормозившись от трения об атмосферу, планер несколько потерял скорость, и траектория его полета круче пошла вниз. Элероны, рули и крылья давно сгорели. Сейчас Танаев уже был не в состоянии повлиять на неуправляемый полет планера и, чтобы не видеть неумолимо приближавшийся к его телу огненный вихрь, развернул пилотское сиденье и стал смотреть в то единственное свободное от пламени «окно» позади машины, которое у него оставалось.

В момент гибели ему хотелось последний раз взглянуть на звезды, те самые звезды, которым он посвятил всю свою жизнь. Далекие и равнодушные к его судьбе, они продолжали светить, как светили миллионы лет до его появления на свет и как будут светить через миллионы лет после того, как его не станет.

Картина казалась ему слишком неподвижной, слишком статичной, и оттого еще более равнодушной. Какое дело звездам, величественно несущимся по своим орбитам, до его судьбы? Расстояние до них так огромно, что человеческий глаз не в состоянии заметить их стремительное перемещение в спиралях Галактики. И все же на некоторых из них он сумел побывать, и осознание значительности этого события поддержало его сейчас, помогло справиться с волной деструктивной паники, грозившей разрушить остатки мужества и воли, задавленные животным страхом ожидания гибели.

В конце концов ему удалось взять себя в руки и приготовиться достойно встретить смерть, хотя зрителей здесь не наблюдалось, и никому не было дела до того, в каком психологическом состоянии он ее встретит. Это имело значение для него самого. Даже сейчас, на грани жизни, а может быть, именно на ее грани, человеку важно сохранить самоуважение.

И когда Танаев решил, что он полностью готов к встрече со смертью, среди неподвижных звезд появился быстро перемещающийся огонек.

«Метеорит?» — Но Глеб знал, что на такой высоте над стратосферой метеориты, не успевшие раскалиться от столкновения с атмосферой, невидимы. В таком случае, что это?

Он почти догадался, но старался отбросить надежду, потому что ничто так не разрушает мужество, как обманувшая надежда. Но огонек увеличивался в размерах, приближался, уверенно прокладывая путь, на пересечение с орбитой его горящей кабины.

Это невозможно! Никто не может знать параметры неуправляемой орбиты его планера! Даже он сам ее не знает. А случайно таких совпадений не бывает.

И когда, наконец, последние сомнения отпали и Глеб понял, что к нему стремительно приближается ракетный бот, возникла новая опасность. Неведомые спасатели могли не успеть. Обшивка кабины, насквозь прожженная чудовищной температурой, начала разваливаться. Отдельные куски отрывались от нее и, словно огненные кометы, окруженные пламенем, оставались позади.

Воздух, вырвавшись в образовавшиеся отверстия, мгновенно превратился в огненные полотнища. Его молекулы, летевшие с космической скоростью, оказавшись снаружи, сталкивались с молекулами атмосферы и мгновенно сгорали. Танаев задержал дыхание. Он мог не дышать десять, двадцать минут, а если потребуется, намного дольше. Энергетика его организма функционировала по другому принципу. Гораздо большую опасность представляла резко увеличившаяся температура.

Но теперь ракетный бот, идущий наперерез, был уже совсем близко, и Танаев понял, что катер не имеет никакого отношения к федеральному крейсеру. Каким-то непостижимым образом местные власти узнали о его высадке, и его вновь ждет плен, возможно, намного хуже, чем тот, что он пережил на карантинной станции. Но любой плен казался ему желанней неминуемой гибели.

Обшивка почти полностью сгорела, и сейчас Глеб сидел в кресле пилота, несущемся в стратосфере, окруженный огненным облаком, представляя собой неправдоподобное, фантастическое зрелище. Жить ему в этой раскаленной среде оставалось всего несколько минут, но стыковочный шлюз катера был уже совсем рядом.

Однако силы и желание сопротивляться надвигавшейся гибели постепенно оставляли Глеба. Боли он не чувствовал, только все усиливавшийся холод на месте обожженной кожи свидетельствовал о том, что повреждения слишком велики, даже для его совершенного тела. Сознание начало терять свою привычную ясность, и он понял, что если немедленно не сделает попытки спастись, то не сделает ее уже никогда. Но, отстегнув наполовину сгоревшие страховочные ремни, Танаев неожиданно остановился.