«Всё не так, ребята…» Владимир Высоцкий в воспоминаниях друзей и коллег - Игорь Кохановский

Слуцкий и Самойлов были близкими к театру людьми, даже входили в авторский круг Таганки. Александра Межирова Володя узнал и полюбил именно в тот день их «тройственного совета». Мне выпала честь быть невольным свидетелем и даже «связным» в краткий, увы, период содружества поэтов. Помню Володин разбор удовольствий от прочитанной книжки стихов Межирова и наше дуэтное восхищение – цитирование «Баллады о цирке». Стихотворение «Закрытый поворот», оказалось, я не помню. Ах, как этому обрадовался Володя! Он мне его не то что подарил – он впечатал построчно в мозг, а финал прочел уж совсем по-высоцки:

(после паузы рухнул слитным словом)

(зажмурился, снова пауза)

Последнюю строчку «вбил» характерным жестом правого кулака – сверху-наискось-вниз. И сам опередил мой вывод: «Колоссально. Даже жалко, что не я это придумал».

И темой мужского выбора, образом закрытого перекрестка судьбы, и ритмом, и словом – родное стихотворение. Не говоря уже о страсти автомобилиста. И не забывая о том ореоле, что окружал книги и биографии всех трех поэтов, – фронт, война, беда, победа.

После того как не стало Высоцкого, я рассказывал Самойлову и Межирову о его исполнении роли Гудзенко в «Павших и живых». Семен Гудзенко был не только лучшим в святом поколении поэтов, он был вечно незаживающей раной, первой из послевоенных потерь. Тридцати лет, блестящего дарования человек ушел из жизни спустя восемь лет после Дня Победы. Образ Гудзенко, впервые восхитивший зрителей в исполнении Николая Губенко в 1965 году, достался Высоцкому летом 1972 года в Ленинграде, на гастролях, срочным вводом. Это трудно передать на письме, но… Суть вот в чем. Монолог Гудзенко – финал трагического спектакля. Очень сильная нота. «Нас не нужно жалеть…» – могучее произведение. Для финала оно довольно продолжительное, трудность для актера в том, чтобы усталость публики и все пережитое ею до сей поры властью своего чтения переключить, перемагнитить – на себя. И удержать внимание зрительного зала. И – провести суровыми словами к последним строкам. А там, на авансцене, у чаши Вечного огня, при горестном собрании всех участников у тебя за спиной, завершить всё уже стихами Слуцкого:

Наверное, как и другие актеры в годы счастливой жизни спектакля, Владимир, играя в нем много и хорошо, мечтал об образе Семена Гудзенко. Поэтому-то, когда ситуация потребовала срочно войти в роль, артист так жарко и охотно ее исполнил. Не нужна была ему тогда ни «главная», ни «заметная», а только – желанная. Близкая душе его. Таков был Семен Гудзенко.

Но времени у актера – в обрез. Володя полистал страницы текста, а потом придумал свой способ. Привел меня к себе в номер, в «Асторию», посадил перед собой и попросил несколько раз прочесть гудзенковское, но так – «как это читал Колька»… Актеры меня поймут, это оказался кратчайший путь. Я помог Володе таким образом возбудить чувственное воспоминание старого времени премьеры, когда раз за разом не убавлялось за кулисами жителей спектакля, все были прикованы интересом к работе Николая Губенко… Теперь оно стало очень важным для Высоцкого… Я прочел, подражая по памяти. Володя прочел, как мне показалось, весьма ученически. Еще и еще раз он повторил. Устали, пообедали, разошлись. Вечер. Полчаса перед спектаклем «проходили пешком» нашу сцену. Володя кусает губы, примеряет накидку, разучивает, когда снять каску, надеть пилотку, где стоять, куда идти… В каждой семье – свои легенды. Эта роль перебывала в разных, и в том числе одаренных и бережных, руках. Но высота премьеры казалась недостижимой, игра Губенко – легендарной. Володю, кажется, совсем не волновал вопрос конкуренции: это настало новое время – время поэта в актерской шинели… Но случилось (не сразу, а за пятым примерно разом) чудо на нашем таганском небосклоне.

…В первый и второй день новый «Семен Гудзенко» очень точно и профессионально попадал в знакомые следы – те самые цезуры, те самые повышения – понижения голоса, даже жесты часто шли «напрокат» от Николая. И я, всегдашний ведущий, почти не заметил, как рядом со мной (я сижу в темноте) ожил совсем особенный Гудзенко (с автоматом в руках, в ярком свете из двух лучей)…

Жизнь принесла новую волну на наш берег – волну тяжелой печали. И в осень 1980 года кинорежиссер Ник. Ник. Губенко заступил «на вахту дружбы» – на сцену «Павших и живых». Я бы счел возвращение артиста и то, как он отнесся к ролям, которые сам же когда-то оставлял для Высоцкого, – я бы счел это героическим актом, если бы над всеми нами не витали картины, пережитые в июле. Смерть поэта упростила проблему героизма. Спектакли на Таганке шли очень сильно, даже спектакли-старожилы. И поступок Губенко – того же происхождения. Просто ему было потруднее, чем нам, вернуться через столько лет к молодым своим ролям. Это было очень торжественно, талантливо и благородно. Но, завершая рассказ о Володином исполнении, скажу, что теперь, с нежностью и восхищением следя за работой в финале «Павших и живых» первого артиста театра, я, как и мои товарищи, ни на миг не усомнился, что артист Губенко играет здорово – почти как Высоцкий. И с тем же автоматом, и в том же ярком свете, сложенном из двух лучей.

А старшим поэтам я еще пересказал Володины… отсебятины. Когда он уже совсем выгрался в Гудзенко, как-то сами собой (и очень уверенно) на месте одних слов явились другие… Вместо гудзенковских «…все мелкие обиды и провинности…» у Володи: «все прежние обиды…» Я даже как-то напомнил Высоцкому, как было в оригинале, он всерьез мне покивал, соглашаясь… А на спектакле (и дальше до последнего своего спектакля) читал вместо «мелкие обиды и провинности прощает за правдивые стихи» только так, только по-своему:

(У него звучало: «хар-рошие».)

Правильно, согласились поэты, ибо хорошие – это и правдивые, и еще к тому же такие-то и такие-то, словом, хорошие. Настоящие. Правильно. Высоцкий знал цену настоящим стихам.

«Антимиры» – это поэтический первенец в репертуаре Театра на Таганке. Андрей Вознесенский был нашей первой любовью. Пьесы он нам так и не написал – то ли не вышло, то ли слукавил, что вот-вот напишет, да все недосуг. Сложили сами композицию по его стихам. В 1965 году в январе сыграли один раз «в Фонд мира». Публика признала за монтажом право на особый театральный жанр, и прожили «Антимиры» до конца 1979 года, до своего семисотого представления… Высоцкий читал, играл и пел из семисот раз, наверное, не менее пятисот. Форма спектакля позволяла вносить новые стихи. Володино участие было самым ярким с первых шагов премьеры. «Лонжюмо», «Ода сплетникам», «Оза», а из следующих книг Вознесенского актер прочел (и гитарой своей поддержал очень крепко) – «Провала прошу, провала…» и – «Не славы и не коровы». Последнее звучало совсем особо и авторски лично…