Дерево в центре Кабула - Александр Проханов

Между прочим, английская разведка в двадцатых годах на территории Афганистана привлекала археологов для изучения древних миграций. По неолитическим стоянкам они определяли старинные дороги и тропы. Надеялись использовать их в качестве танковых проходов в русскую Среднюю Азию. Вот вам соединение древности с новизной!

– Зафар, вы удивительный рассказчик! – кивала Лариса, и узбек, польщенный, блестел живыми глазами.

– Ты тоже под видом журналиста приехал сюда, чтобы искать танковые проходы в Индию? – спросил, усмехаясь, Долголаптев, отпивая виски, поглядывая на Белосельцева маленькими блестящими глазами. – По-моему, они уже найдены. Езжай себе с ветерком до Бомбея!

Кардиолог Гордеев перестал танцевать, отвел свою даму к дивану, бережно и галантно усадил среди полосатых мутак и подушек. Подошел к широкому большелобому гостю, тому, что орудовал у камина и все еще держал в руках медные щипцы.

– Как вы реставрируете статую, любопытно мне посмотреть. Мы ведь в некотором роде коллеги. Связаны с реанимацией. Близкие у нас с вами области.

– Приходите в музей, покажу, – ответил Николай, реставратор из Москвы, вешая медные щипцы на решетку камина. – Действительно, похоже на операцию, только пациент каменный. Мне только что привезли из Джелалабада расколотого Будду, в которого во время недавнего боя угодила граната. Он у меня лежит на столе. Я использую бинты, шприцы, скальпель. Извлекаю осколки, сращиваю переломы. Лежит под наркозом, и улыбка на губах наркотическая!

Белосельцев прислушивался к рокочущему басу Николая. Представлял каменную резьбу и фрески Василия Блаженного, которые он реставрировал. Сумрачные пермские скульптуры, красные, в позолоте, и беломраморного афганского Будду. И присутствие Долголаптева породило в нем зримое, из розово-белых, блекло-зеленых расцветок, ощущение давнего прошлого. Как на осыпавшейся фреске проступили вдруг псковский кремль, шмели в лопухах, девушка тонкой загорелой рукой смахивает пыль с изразца.

– Зафар, дорогой, расскажите, как вы раскрыли Тюля-Тепе! – Ксения, которая принимала у себя гостей и каждого старалась представить в наиболее выгодном свете, уделяла узбеку особое внимание. – Я столько об этом слышала, и вот вы передо мной, легендарный кладоискатель. Как это было, Зафар?

– Это было, как какое-то чудо, поверьте! Я знал, что когда-нибудь со мной случится чудо, только не думал, что здесь, в Афганистане. Чудо, о котором мечтает любой археолог. Когда я сделал находку, в эти дни в Кабуле шла революция. «Золото революции», – так тогда писали в газетах, хотя ему, этому золоту, две тысячи лет.

Белосельцев наслаждался ярким живым рассказом, великолепно построенным, уже прежде многократно рассказанным и неутомимо повторяемым. Пыльное, стертое ветром и солнцем городище. Бивак археологов, афганцев и русских, под чахлым корявым деревом. Зафар трогает жаркую землю, запечатлевшую битвы, походы, переселения народов, тяжкие труды и радения. Касается земли своей азиатской прародины, к которой через цепи племен и предков тянулась его душа. И вдруг земля растворяется, из-под праха, из-под овечьих сухих кизяков начинают выплавляться маленькие твердые слитки с лицами людей и животных.

– Оно, не поверите, само поднималось из недр. Как золотой ручей, само лилось в руки. Крылатая Ника, – вы ее увидите в музее. Круторогий священный баран. Волки, воины, кони. Золотые бусы, браслеты. Словно под землей находился раскаленный тигель, и золотых дел мастер выталкивал на поверхность свои драгоценные изделия…

Белосельцев слушал про то, как, прослышав про золото, приехал на раскоп губернатор провинции, устроил праздничный митинг. Крестьяне из соседних селений приходили подивиться находке. Солдаты из соседнего гарнизона караулили место раскопок. Весть об открытии облетела весь мир. Француз-археолог, специалист по бактрийской культуре, долгие годы копавший на городище, плакал, прослышав, что золотая находка досталась не ему. Зимой, во время снежных буранов, поставили над раскопом палатку, топили печь. Согревая мерзлую землю, углублялись в толщу могильника, где лежали расплющенные легкие кости безвестной царевны, пересыпанные золотыми амулетами. Белосельцев слушал о чуде, посетившем этого маленького смуглого узбека, и думал смутно: «А я? Где мое чудо? Случится или меня минует?»

Хозяин дома Карнаухов, слегка хмельной, радуясь обилию приятных ему людей, обратился сразу ко всем:

– Люди добрые, хотел посоветоваться! Кончается мой контракт, и я стою перед выбором. Либо продлить его на год, либо возвращаться в Москву. Смею думать, я здесь полезен. Реконструкция центра Кабула позволила реализовать мне давнишние градостроительные идеи, футурологические, если хотите, Кабул, задыхающийся в своей средневековой скорлупе, преображается революцией. Рвется из средневековья в двадцать первый век. Это уникальный повод сочетать минувшее и грядущее. В Кабуле я решаю проблему, над которой работал всю мою жизнь. Мне здесь хорошо. Но Ксения, захочет ли она остаться? Наши путешествия в Газни, Мазари Шариф. Но нельзя всю жизнь прожить в Кабуле! – он умолк, посмотрел на жену, долго и любяще, и она оглянулась на его взгляд, чуть улыбнулась.

Белосельцев снова подумал: эти люди, его соотечественники, привезли в Кабул свои таланты и знания, связаны с Афганистаном всем лучшим, чем их наградила судьба. Гордеевы своей электронной хирургической лабораторией, спасающей ослабевшее сердце. Карнаухов и его жена – грядущим Градом. Зафар – золотой волшебной находкой.

«А я? – снова подумал он. – Чем станет Кабул для меня? Чем для меня обернется?»

И утреннее видение розового прозрачного дерева, охватившего небо и землю, с сидящим у ствола мудрецом, посетило его и исчезло.

– Вы, кажется, в Джелалабад собираетесь? – обратился к Белосельцеву реставратор Николай. – Непременно посмотрите в окрестностях буддийский храм. Там буддизм обретает черты эллинизма. Будда из этого храма находится у меня в мастерской. Приходите, может быть, он вас вдохновит.

– Мы все к вам придем, – сказала хозяйка дома. – А сейчас к столу! Не знаю, удался ли пирог. Хотела испечь его по-московски. Но за чай и за кофе ручаюсь. Кофе настоящий, бомбейский, – она увлекла за собой гостей, и Белосельцев остался с глазу на глаз с Долголаптевым, в комнате с горящим камином.

– Когда прилетел? – спросил Белосельцев, нарушая затянувшееся молчание, досадуя, что первым его нарушил. – Какими судьбами?

– Да уж не такими, как ты. Прилетел по линии Министерства культуры. Хотел посмотреть на все это безумие.

– Вот уж не думал, что встретимся здесь, в Кабуле. В Москве не встречаемся, а тут на тебе!

– Меня пригласил к себе Карнаухов. Сказал, что придет журналист Белосельцев. Сначала я не думал, что это ты. Потом описали твою внешность, и я понял, что это ты. Журналист, что называется, в штатском!

Желание уязвить, насмешливое пренебрежение, сознание своего превосходства, – все это породило у Белосельцева давнишнюю, вдруг воскресшую неприязнь, вернуло в прежнее время. Но это было не нужно, это было не вовремя. Прошлое, в прежней его полноте, было бременем, от которого он старался избавиться. Оно было преодолено в его профессии разведчика, сопряженной со множеством новых интересов и связей, в которых прежние забылись и отодвинулись.