Апостолы судьбы - Евгения Михайлова

— Серьезно? — удивилась Дина. — С чем?

— Я здесь задаю вопросы, — голосом плохого прокурора произнесла гадалка. — Давно это у тебя?

— В смысле? Что? А, ну да, я поняла. Не очень давно. Понимаете, я вдруг заметила, что муж изменился. Домой стал поздно приходить, невнимательный какой-то. В общем, ничего конкретного, но мне не по себе.

— Фотку принесла? Давай.

Дина быстро вытащила из сумочки распечатанный из Интернета снимок Ричарда Гира и протянула гадалке. Та положила его перед собой, зажмурилась и стала что-то шептать про себя. Потом открыла глаза.

— Плохо. Сильный приворот. У него все черное внутри.

— Извините, я не поняла.

— Ты вообще непонятливая. Приворожила его твоя подруга. У нее цыганка знакомая. Сглазили его.

— Какая подруга?

— Сама знаешь какая. Которую ты в дом привела. — Понятно. И что теперь будет?

— Ничего хорошего. Я ж говорю. Горит он весь изнутри. Недолго ему осталось.

— Ой, да что вы! Что же мне делать? Вы можете помочь?

— А кто ж тебе еще поможет. Слушай сюда. Приходишь домой, берешь из холодильника сырое яйцо и катаешь по его постели. Потом собираешь все, что он подарил. Деньги, украшения — вон на тебе какие — и приносишь ко мне. Деньги и камни долго порчу держат. Надо чистить.

— Деньги чистить — это понятно. А как же то, что у него внутри?

— Вот так, как я сказала. Думай быстрее. Времени у тебя мало. Если не почистить, может быть и рак, и паралич.

— Да, конечно. Сколько я вам должна?

— Завтра приноси все, я скажу. Конец. Мне некогда.

Дина вылетела из квартиры, мысленно извиняясь перед Ричардом Гиром. Села в машину и выдохнула: «Магия, черт побери! Все черное внутри! Да чтоб у нее язык отсох».

* * *

Ирина приехала домой рано. Ей впервые со дня рождения дочери хотелось побыть одной. Что- то ныло в ней и трепетало. Что-то просилось на свободу и одинаково боялось жизни и смерти, как цыпленок, разбивающий скорлупу. Но Женя была дома. Она открыла матери дверь, и та сразу поняла: дочь хочет сказать ей что-то важное.

— Я плохо себя почувствовала, — заявила с порога Ирина. — Сделай мне, пожалуйста, чаю покрепче. А я сразу в ванную пойду.

Они попили чаю. Женя купила их любимый торт «Клубника со сливками», но Ирина не смогла проглотить ни кусочка.

Женя села рядом с ней на диванчик и провела ладонью по лбу, как делала совсем маленькой, разглаживая мамины «сердитки», так называла она морщины. Ирина прижала дочку к себе и прикрыла глаза от нежности, блаженства и печали.

— Ты о чем-то хочешь поговорить? — спросила она.

— Мама, я хочу попросить. Ты только не говори как всегда: это можно только с чужими и все такое. Ты же можешь как-то себе внушить на минутку, что я не твоя дочка, а просто на прием пришла. А, мам?

— Женя, ну зачем ты начинаешь…

Но девочка закрыла ей рот ладонью, рассмеялась, побежала к себе в комнату и вернулась с фотографией.

— Мама, а ты несерьезно. Просто для прикола. Посмотри на этот снимок и скажи, чувствует он что-то ко мне или нет? Понимаешь, он замечательно ко мне относится. У нас уже было… все. Но я думаю, что у него нет таких чувств, как у меня. Он увлечен наукой, открытиями, решениями, будущим. А я… Он мне радуется. Но стоит мне исчезнуть, он ничего и не заметит. Такое у меня впечатление сложилось. Может, это не так?

— Это не самое плохое впечатление, — серьезно сказала Ирина. — И в таких случаях просто не стоит исчезать. По крайней мере до тех пор, пока тебе самой этого не захочется. Давай фотографию.

Ирина долго рассматривала тонкое мальчишеское лицо с аристократической ямочкой на подбородке, волной густых светло-русых волос, близоруким прищуром красивых светлых глаз и открытой улыбкой. Она смотрела до тех пор, пока лицо не скрылось в пелене тумана. Ирина положила снимок на стол, закрыла глаза, и лицо возникло вновь, но гораздо более отчетливо и ярко. Это уже был не снимок. Ирина задрожала от пронзительного света его глаз и почувствовала жар из- за приблизившихся твердых мальчишеских губ. И отчаянно, как сигнализация, забилась острая боль в правом виске.

— Что с тобой, мамочка? — услышала она голос Жени и открыла глаза.

— Ничего особенного, детка. Просто мигрень. Я ведь сразу сказала, что плохо себя чувствую.

— Ой, мама, а я заставила тебя напрягаться. Ну, прямо дура какая-то.

— Ну, что ты, — рассмеялась Ирина. — Ты не виновата, что у меня болит голова. Я сейчас приму лекарство, полежу, и все пройдет. Только сначала отвечу тебе. Он хороший мальчик. Но чувства — и в этом ты совершенно права — пока не стали для него главным в жизни. Он получает удовольствие от возможностей своего интеллекта, а любви, страданий, зависимости интуитивно побаивается. Конечно, с точки зрения женщины, это эгоизм, инфантилизм и так далее. Но найти лучший вариант трудно. Особенно такой хорошей и порядочной девочке, как ты. Да ты и не станешь сознательно искать замену Артему. Но если кто-то полюбит тебя сильнее, чем он, не нужно сразу отказываться. Присмотрись. Я хотела бы видеть рядом с тобой человека, для которого на первом месте будешь ты, а потом уже все открытия на свете.

— Ой, мама, ну ты сразу выстраиваешь целую программу. А мне самой, может, и не нужны все эти страсти-мордасти. Молилась ли ты на ночь, Дездемона? Ладно, не буду тебя больше мучить. Пойди, поспи.

Женя поцеловала Ирину в щеку и пошла к себе. Ирина подождала, когда из комнаты дочки раздастся музыка, встала и добрела до своей кровати, держась за стены. Ей было совсем плохо.

Она проснулась поздним вечером. За стеной было тихо, видимо, Женя спала. В прихожей еле слышно журчал телефон. Они всегда уменьшали звук на ночь. Ирина, не включая свет, подняла трубку и услышала взволнованный, срывающийся юный голос.

— Ирина? Это Артем. Пожалуйста. Не нужно звать Женю. Вы не могли бы выйти ко мне на минуту? Я у вашего подъезда.

Ирина положила трубку. Она стояла, смотрела в темноту и видела светящуюся треснувшую скорлупу. Цыпленок в ней трепыхнулся, ударил клювиком изо всех сил и оказался в мире без конца и края. Он вытянул голубую шейку, закатил глаза и оцепенел от ужаса. Ирина щелкнула выключателем и посмотрела в глаза своему отражению. Темно-зеленые озера разлились по бледному лицу. А плотно сжатые губы вдруг вспыхнули, как красный свет на переходе. Нельзя идти. Надо бежать. Ирина накинула темный шарф на голову, плащ на плечи и выскользнула из квартиры.

Артем пребывал в ужасе. Ему казалось, что его раздавит это несчастье. У него никогда не было невыполнимых желаний. Не испытывал он потребности в них. Он не знал, что такое страсть. Когда ты пылаешь как факел, и сам видишь это со стороны, но не в состоянии себя спасти. И вдруг такое случилось. Он увидел женщину, какой не видел никогда, даже не мог себе такую представить. И для него имело значение только то, что все так внезапно изменилось — он и его жизнь. Он стремился к Ирине. Мчался к ней, не придумывая особенных слов. И не сомневался в том, что она его услышит и поймет. Она такая умная, невероятная и даже что-то типа ясновидящей. Но все происходило как в дурном сне. Ирина голосом учительницы говорит какую-то ерунду. Про разницу в возрасте, про то, что у него это пройдет и они должны уберечь от страданий Женю. Но Женя — это совсем другое. Она подруга, она бы его поняла. Артем бессильно откинулся на спинку скамейки в пустом мокром сквере, где сидели они с Ириной, боясь коснуться друг друга даже одеждой, и до боли сжал кулаки. Какой ненужной, никчемной казалась ему собственная жизнь. Да и он сам — кому нужен? На что надеялся? Даже мама бросила его и уехала на несколько лет в Америку к отцу, который работает там по контракту. Даже матери он неинтересен. Он ни на что не способен. Только решать задачи. А вокруг совсем другие люди, сильные, богатые, властные. Они живут яркой, полной событий жизнью. Только Женька, самая добрая девчонка на свете, могла его пожалеть за убогость. А он размечтался о большем… Артем вдруг вспомнил, как встретил однажды вечером возле института руководителя своей дипломной работы. Этот авторитетный ученый, интеллигентнейший человек был пьян как сапожник. Он дохнул ему в лицо какой-то адской смесью и проговорил: «Беги из этой страны, вундеркинд. Здесь сдохнешь под забором от нищеты. Если тебе не проломит голову от нечего делать какой-нибудь отморозок. Ты не нужен здесь никому. Неужели не понятно?»