Замороженный мир - Дмитрий Емец

Макар стоял в дверях кабинета Кавалерии и подбрасывал на ладони закладку, заставляя ее вспыхивать и окутывать ему пальцы небесно-голубым сиянием. Он был в шныровской куртке, забрызганной слизью болота. Лицо обострившееся, обезвоженное. На ботинках глина. По цвету этой глины, где-то уже высохшей, с рыжинкой, а где-то еще влажной, Кавалерия определила, что Макар нашел закладку на «Раскисшем прииске». Так называли один из приисков у Первой гряды из-за стекающей по скале воды, которая, попадая в раскопы, превращала их в корытца для свинок. Закладок там было немало, но, чтобы найти их, приходилось бродить в воде и вслепую шарить в грязи руками.

Кавалерия весело смотрела на Макара поверх очков. Макар, рисуясь, все подбрасывал закладку, порой задерживая ее в руке и расставаясь с ней, лишь когда сияние почти касалось его запястья. А ведь он прекрасно знал, что запястье – это уже критическая зона. Если сияние перейдет на пульс – остановить его практически невозможно.

– Ты бы отошел подальше от ШНыра, если слиться собираешься. Подальше от всяких стен, препятствий и так далее, – посоветовала Кавалерия.

Макар перестал подбрасывать камень.

– Почему? – спросил он, глядя на свою голубеющую ладонь.

– Сам подумай. Главная закладка в ШНыре новая. Сильная. Если сольешься здесь, она тебя может так вышвырнуть, что ты стену моего кабинета пробьешь и деревья в парке посшибаешь!

– А, плевать, не сольюсь! – небрежно сказал Макар, но все же торопливо положил закладку на край стола и тревожно покосился на ладонь, проверяя, стекло ли с нее сияние.

– А че? Вот принес закладочку, да… Себе не оставил! – небрежно произнес он. – Два часа в ямах этих рылся, чуть ли не с головой нырял! Шаришь по дну – а не видно ж ничего! Глина одна. А что за дар у закладки? Я не понял…

– Неудивительно. Дар этой закладки смешанный: скромность, терпение и способность к сопереживанию, – ответила Кавалерия. – Один молодой человек возомнил себя римским императором Калигулой, да и его родители хороши. Папа Иван Грозный, а мама Клеопатра. И вот они орут друг на друга и вышибают двери в ванной.

Кавалерия взяла закладку и, задержав ее в руке не дольше чем на две секунды, убедилась, что Макар действительно принес закладку с нужными параметрами, хоть и заявлял, что ничего не понял. Но это у него была такая форма кокетства. Макар всегда любил показаться глупее, чем он есть, а после удивить.

Кавалерия положила закладку в верхний ящик стола. Макар продолжал торчать у двери.

– Как болото сегодня? – спросила Кавалерия.

– А че болото? Бурлит! – сказал Макар. – Стенки тоннеля все эльбами облеплены, а внутри что-то густеет… Будто эльбы в один ком собираются. Паутины выбрасывают много, но вся какая-то бестолковая! То черепаховый гребень мне предлагали, то лапти какие-то…

Кавалерия задумчиво кивнула:

– Что-то в болоте меняется… Не нравится мне это…

Макар продолжал мяться у двери и не уходил:

– Вы это… Признайтесь, специально меня за такой закладкой послали, что знали, что уж че-че, а скромность я себе не оставлю?

– Напротив – надеялась, что оставишь!.. Ладно, беги! Кстати, гордись: я за этой закладкой кого только не посылала: и Вовчика, и Оксу – все пустые вернулись. Видно, у тебя со скромностью какие-то особые отношения.

Макар довольно ухмыльнулся и, роняя с ботинок пласты грязи, вышел из кабинета. Убедившись, что дверь закрылась, Кавалерия взяла с пола Октавия и потерлась носом о его нос.

– Видел, как он просиял? Для мужчины очень важен запах удачи! – сказала она Октавию.

– Р-р-р! – отозвался Октавий. Говорил он мало, но веско.

– Да, Октавий! – продолжала Кавалерия. – Ты хочешь сказать, что любой мужчина похож на костер. Поначалу в него нужно подкладывать маленькие сухие веточки, чтобы он поверил в себя и разгорелся. А когда он слишком разгорится, нужно его слегка притушить, чтобы не было пожара.

– Р-р-р! – согласился Октавий.

– И терпение, терпение, терпение! Без заботы и терпения выбраковка будет много выше. С заботой выживают девять саженцев из десяти. Без заботы – один из ста. Так что потерпим господина Горошко еще с полгодика, а потом уже начнем его задувать! Пусть еще чуть-чуть понежится!

Октавий открыл рот, чтобы произнести еще одно «р-р-р», но что-то сбило его с мысли, и он просто облизал себе нос.

– Много раз, – продолжала Кавалерия, глядя в отражающую пустоту полированного стола, – я допускала одну ошибку. Я была слишком резкой. Мне казалось, я совершаю важное дело. ШНыр, нырки, двушка. Я проводник закладок, я хранитель мудрости ШНыра, я, я, я… Бери больше – тащи дальше! Вот и вся философия моей жизни! И эта тайная гордыня все разрушала.

Она замолчала, но ощущалось, что внутри у нее все кипит, а мысли спешат. Наконец Кавалерия заговорила опять, внимательно подбирая слова и произнося их медленно, точно не с Октавием говорила, а с кем-то еще. И хаотическая мысль становилась мыслью ясной, материализованной, услышанной.

– Я совершала дела ради самих дел, а не ради тех изменений, которые происходят во мне и в окружающем мире, согретом нашими закладками. Я раздавала поручения. Если кто-то делал что-то плохо, – я раздражалась. Мне казалось, я имею право на гнев. Я не думала о других, я была резка с людьми. Нетерпелива, ненаблюдательна. Не разбиралась в их эмоциях, возможностях, самоощущениях. Мне важно было – справится человек или нет. Присвоит закладку – или сумеет разжать руку и отдать. А людей я не чувствовала. Сама была сильной и не видела слабых, уставших, сломавшихся, находящихся на грани.

Октавий вопросительно шевельнул хвостом и стал тереть нос лапами. К нему давно не обращались с такими длинными речами, и теперь он смущался, пытаясь сообразить: не узнала ли хозяйка, что это он прокопал ковер, пытаясь зарыть куриное крылышко?

– Я никогда никого не слушала. Даже звук чужой речи меня раздражал. Мне казалось, что все говорят или не то, или слишком длинно. Мне чудилось, я понимаю все, что хочет сказать человек, еще до того, как он откроет рот. Я всегда говорила сама. У меня не хватало терпения. Я слишком хорошо знала, что хочу услышать. И из-за этого потеряла очень многих. Будь я чуть умнее, чуть осторожнее, спеши чуть меньше, наблюдай чуть больше… Они у меня все недообнятые. Родион, Штопочка, Сашка, мой собственный сын…

Октавий перестал тереть нос лапами и зевнул, что на его языке тоже означало смущение. «Да, точно про ковер узнала! Куда ж теперь перепрятывать-то?» – подумал он с отчаянием.

Кавалерия прикусила губу, рывком поднялась и сдернула со спинки стула шныровскую куртку. Она собиралась посмотреть на кипящее болото. Не связано ли это с той угрозой, о которой говорил Рине Долбушин? Кроме того, Кавалерия чувствовала, что ей нужно утомить себя нырком, иначе ночью она не уснет. Просто действовать, выполняя действия в том порядке, в котором судьба задает задачи. Порой только это и спасает…