Константин Великий. Первый христианский император - Джордж Бейкер

Лициний последовал примеру Константина и сделал маленького сына Констанции своим цезарем. Ребенку было три года.

Независимо от того, понял ли Лициний направление мыслей Константина, его собственные замыслы все равно заставили искать союза с Криспом. Маленький Константин никаким образом не мог быть ему полезным. Однако имело смысл установить отношения с Криспом: у Лициния были все причины для того, чтобы всячески поддерживать и поощрять молодого человека. Он бы, конечно, предпочел, чтобы вопрос о престолонаследии решался по старой схеме – то есть чтобы Крисп унаследовал престол после Константина.

Лициний имел право наследовать владения Константина в случае его смерти. Назначение цезарей изменило ситуацию двояким образом. Во-первых, у Константина появился вполне зрелый преемник, чьи притязания на престол были убедительнее, чем у Лициния. Во-вторых, у него появлялся второй наследник, чьи притязания были особого рода.

Лициний «уравнял» маленького Константина со своим малолетним сыном; однако в отношении Криспа он избрал более смелую и одновременно мудрую политику. У него не было взрослого сына; но у него была взрослая дочь. И он начал переговоры о свадьбе.[34]

Если Криспу суждено было стать правителем всех владений Константина, то его дети имели бы право на власть в восточных и западных провинциях, и Лициний, с тем же основанием, как и Константин, стал бы считаться родоначальником династии.

Лициний понимал, что, если свадьба состоится, у Криспа, конечно, появится много врагов. Но он, возможно, вспоминал, что в свое время Константин сам оказался в таком же положении, но не особенно пострадал от этого. Лициний, однако, упустил из виду тот факт, что Константину могло не понравиться, что ему опять удалось вписать себя в картину будущей империи. Если Константин станет на сторону противников Криспа, Крисп мог оказаться в очень сложном положении… Но насколько сложном – никто, конечно, не мог предвидеть.

Диоклетиан умер за год до назначения Криспа цезарем. Ему было 70, и его смерть стала вехой, обозначившей конец целой эпохи. Он был величайшим из тех великих людей, которые подняли Римскую империю из руин и вновь сделали ее сильной. Что бы мы ни говорили и ни думали о нем, восхищаемся ли мы им или осуждаем его, невозможно вычеркнуть его из истории, как невозможно вычеркнуть из истории Августа.

Хотя он добился в жизни большего, чем подавляющее большинство людей, и умер отнюдь не в возрасте патриарха, он жил в эпоху столь быстрых и резких перемен, что ему выпало на долю осознать собственное поражение и увидеть новое поколение, которое намного опередило его. Он никогда не был гордым или властным человеком: а в старости, наверное, изведал горечь и ощущение бессилия – если вспомнить судьбу его жены, дочери и внука. Он всего-навсего хотел восстановить уважение к власти, а пришел к тому, что христиане стали приводить его в пример своим детям как жертву гнева Господнего. Он прожил достаточно долго, чтобы удивляться миру, в который он попал.

Он умер очень вовремя, как раз накануне назначения новых цезарей. Это событие ознаменовало окончательное уничтожение системы кооптированного правления, создателем которой он был.

Это была величайшая и последняя попытка такого рода. Никогда более ни один монарх не пытался повторить ее. Будущее было за династической монархией, как это уже начал понимать Константин.

Так все-таки потерпел Диоклетиан поражение или нет? Думается, что не вполне. Он был выходцем из народа и изначально верил в возможности «среднего человека». Он перенес в новую монархию древний принцип, открывавший талантливым людям путь наверх. Он был преданным слугой, пока находился на службе. Большая часть его успехов и неудач таилась в том, что он слишком полагался на послушание других, меряя всех людей по себе. Он обладал огромным, но несколько ограниченным опытом. Он знал свой маленький мир, в котором все слуги были верны; и он сделал вполне естественный – но ошибочный – вывод, что и в большом мире все слуги столь же преданные. Он не осознавал, что повелителя всегда окружают тайное неповиновение, ревность, страх и мстительность. И не знал в начале своей деятельности, как смыкается кольцо вокруг человека, наделенного властью… Однако позднее он понял все это. В дни своего пребывания в Салоне он произнес сильные и горькие слова, которые были записаны и стали передаваться из поколения в поколение. «Правитель может только видеть глазами и слышать ушами своих приближенных; а они делают все возможное, чтобы обмануть его. Поэтому он привечает плохих людей и пренебрегает хорошими людьми – к выгоде тех, кто все это организует».

Неким свидетельством того, что он осознал эту горькую истину, стал его уход. Божественный император снял с себя пурпурную мантию и тиару, и все увидели обычного человека, который спустился с помоста и затерялся в толпе. Трудно было обозначить более четко принцип различия между должностью и ее обладателем, принцип, который является основным элементом республиканской идеи правления. При последующих правителях эта разница была уже неразличима. Поступки Диоклетиана после его отставки во многом определились его стремлением подчеркнуть лишний раз тот факт, что созданная им монархия основывалась на принципе разграничения должности и человека. В Салоне жил самый обычный человек: даже не философ-интеллектуал, который время от времени изрекал умные мысли по поводу метафизических проблем, а простой человек, выращивающий капусту. Те, кто склонился перед новым августом, поклонялись не человеку. Они поклонялись идее – идее единства цивилизации.

Величие фигуры Диоклетиана становится ясно тем, кто изучает историю позднего Рима или средневековых общественных институтов. Между нами и ранней эпохой Рима лежит целая пропасть. Эта пропасть – анархия III века, «первая смерть», от которой Диоклетиан спас мир. Здесь стоит непреодолимый барьер, рассекающий поток истории. Рим, с которым мы связаны напрямую и непосредственно, который определил начало и рост нашей цивилизации, под влиянием которого сформировались наши институты, – это Рим, созданный Диоклетианом. Старый Рим, город Фабия и Августа, для нас лишь легенда, известная по книгам. Однако Рим Диоклетиана – это реальность.

Некая туманность и нечеткость в образе этого человека говорит нам, что он – реален. Его фигура лишена той определенности, которая является очевидным признаком того, что к ней прикасалась рука человека. Цезарь стал мифом, сказкой. А Диоклетиан похож на людей, которых мы знаем в реальной жизни; он непоследователен и не до конца понятен. Он был не очень умен, не слишком хорош, не до конца мудр и притом был гением, гигантом, чьи свершения бессмертны.

В течение девяти лет после заключения договора между Константином и Лицинием в Риме царил мир. Это был мир весьма активный, когда были пересмотрены многие стороны деятельности Диоклетиана. Революция, которая поставила Константина во главе трех четвертей Римской империи, сделала этот процесс неизбежным и чрезвычайно важным. Прежде епископы тактично держались ближе к черным ходам и боковым улочкам. Теперь их позвали участвовать в переустройстве мира. Многие, должно быть, с беспокойством листали Ветхий Завет. Какие бы недостатки ни несла в себе эта книга, если ее рассматривать как руководство по биологии, в качестве трактата по общественному устройству, она вовсе не лишена значения.[35]