Босс под елкой - Мария Вельская

— Люблю тебя, — сообщили мне прежде, чем увлечь в головокружительный поцелуй.

Сердце выпрыгивало из груди, голова была ватной и пустой, тело плавилось в сильных умелых руках, а в висках билось: «и я тоже, подарочек мой под елку, и я тоже безумно, бесконечно тебя люблю»…

Заслужила ли я это счастье? Что ждет нас впереди?

Ответит только время. Но я точно знаю — это по-настоящему. Искренне. Глубоко. И у каждого из нас под самым сердцем. Вот такая она — наша любовь.

Мою безоблачную жизнь омрачала теперь одна маленькая проблемка — и нет, это было вовсе не связано с тем, что Чез уволил к лешему десятерых, в том числе, оказывается, и присной памяти Стервеллу. Мало того что её отдел давно выезжал на бесправных новичках, так она ещё и вовсю приторговывала информацией о контрактах, даже тогда, когда её отстранили от дел и устроили служебное расследование.

Бесстрашный в своем желании подзаработать человек. Не знаю, чем там дело кончилось и дошло ли до неба в клеточку, да и знать не хочу — в моей жизни есть другие проблемы и приключения, чтобы ещё думать о бывшей начальнице и прочей веселой компании, которые стучали, как дятлы, в разные стороны.

Да, моя главная проблема — это папочка, вы угадали. Папа у меня отнюдь не дурак, поэтому наедине я очень старалась с ним подолгу не оставаться. Понятно, что чем больше я избегала вопросов о Чезе, тем больше раздувала отцовское любопытство. Понимала, что бегаю как маленькая девочка, никак не могу рискнуть и поговорить с ним по-настоящему, открыто, но… я совершенно по-детски в глубине души опасалась его неодобрения, даже понимая, что для меня оно уже ничего не изменит и уж тем более не заставит бросить Чеза. Но… папа мой единственный близкий и дорогой человек, он тот, кто всегда был рядом, тот, к кому я бежала с детскими промахами, с обидами на мальчишек и одноклассниц, на строгую учительницу. Тот, к кому я прибегала после драк. С кем делилась первыми успехами и… у нас никогда не было друг от друга тайн. Начинать не хотелось бы…

Однако, внутри каждый раз при попытке рассказать правду вставал барьер. Как комом в желудке. А если ему это не понравится? А если он посчитает, что Чез для меня неподходящий… кто? Парень? Это слишком мелко. Жених? Муж?

Я не знала, что делать. Не знала, как правильно подвести разговор, как подготовить. Чез сначала подсмеивался и подначивал, но в последние дни подозрительно притих.

А потом выяснилось, что мы, оказывается, всей компанией с Чезом, Алькой, Марком, Чезовой бабулей (она меня правда пугает, простите, Ирма Генриховна) и сестрой Бьянкой едем к нам на природу праздновать выписку папы.

— Прости, что? — я только и могла, что глупо таращиться.

Резко потеплело, по улицам бежали ручьи, весна вовсю вступала в свои права, а мне все ещё казалось, что я сплю — настолько это заявление было нереально. Настолько екало что-то внутри при мысли, что две моих жизни, таких разных, вдруг пересекутся.

— Ты не думаешь, что это перебор, Чез? — мрачно уточнила, натягивая любимую светлую водолазку.

И чуть не упала, когда спины коснулась горячая ладонь и легонько погладила, пробежалась по всем позвонкам, а горячее дыхание коснулось шеи, заставляя тихонько ерзать.

— Чез? — я затаила дыхание.

Теплые губы коснулись мочки уха. Легонько подули в ушную раковину, шаловливо прикусили, а потом… меня прижали к чужому разгоряченному телу, показывая, что кто-то уж точно проснулся и очень, ну очень сильно мне рад.

Пальцы нырнули вниз, коснувшись талии, на меня фыркнули, обнаружив нижнее белье — ты с ума мол сошла женщина, зачем с утра вообще одевалась?

Но… милый, вот не по твою душу! Не сейчас! Ты меня с мысли не собьешь, диверсант хренов!

— Чез, нам выезжать пора уже! Сам это устроил, сам и расхлебывай, — прошипела, шлепнув по безобразнице-руке и стараясь не показывать, как гулко стучит сердце, как сбивается дыхание, как я буквально схожу с ума от неприкрытой, яркой, невыносимой жажды… обладать. Любить. Сгорать.

Как хочется всего — и как мало поцелуя, который сметает мое слабое сопротивление. Водолазка отброшена и Чез с огромным удовольствием скользит пальцами по животу, спине, рукам. Второй же рукой перехватывает меня за волосы, удерживает голову, продолжая целовать — так, что наши языки то и дело сталкиваются, продолжая вести свою битву, так, что я, изнывая от горячего кома, от огненных ярких ручейков, которые разбегаются по всему телу, грозясь вот-вот взорваться сверхновой, когда… убери руки, Чез!

Ох, нет, лучше не убирай! Не убирай, иначе я точно совершу непредумышленное убийство, честное итальянское!

В общем, когда мы, запыхавшиеся, раскрасневшиеся и кое-как собранные оказываемся в машине, выяснять отношения становится откровенно лень. Впервые меня переполняет ощущение какого-то воздушного счастья, легкого, невесомого, яркого, как мотылек. Не хочется сейчас ни о чем думать и тревожиться, не хочется строить теории и что-то придумывать, не хочется… да ничего, собственно, не хочется.

Будь что будет. В конце концов я знаю, что папа нормально относился к Чезу, уже знал его, как моего начальника, скорее всего, видел, что между нами что-то есть… Так что не думаю, что он в самом деле будет гонять его по деревенской улице с ружьем наперевес.

— Боишься? Зря, — негромкий голос Чеза вывел из раздумий. Итальянец сосредоточенно вел машину, то и дело успевая бросать на меня задумчивые взгляды.

Зря, Чез, не волнуйся, не собираюсь я выкидывать какие-нибудь феерические глупости.

— Да не боюсь я, — пробормотала почти умиротворённо, — а всего лишь капельку беспокоюсь, потому что…

— Это же папа, — Чез понимающе улыбнулся.

Светлая, слишком теплая для мужчины улыбка. Он мягко рассмеялся, увеличивая скорость, благо, дорога была почти пустой.

— Вы с ним очень близки, Нора, я это уже понял. Виктор Анатольевич прекрасный человек — и совсем неглупый. Ты же не думаешь, что он ни о чем не догадался при условии, что мы часто ездим с тобой к нему вместе, редко когда ты выбираешься одна, да и твои друзья и знакомые отнюдь не давали клятвы молчания.

Тьфу. И этот, как говорится, туда же.

— Чез, да все я понимаю, — вышло беспомощно, — но просто, это…

Это что? Комплекс примерной дочери? Боязнь того, что отец начнет сравнивать меня с матерью и решит, что я его брошу? Я и сама бы не смогла подобрать сейчас правильный ответ, просто было как-то немного тревожно.

Горячая теплая рука накрыла мою.

— Все будет хорошо, Нора. Все будет хорошо, — низкий мягкий голос, перекатывающий гласные, ухнул куда-то в самое сердце, выпуская прожорливых обожравшихся от счастья мотыльков.

Банальные слова, но… я поверила. Может, ещё и потому, что мы уже приехали. Виднелись знакомые треугольные крыши, украшенные незатейливыми завитушками фасады и окна, слышалось мычание коров и квохтанье кур, а ещё… воздух! Такой, что можно пить его, знакомый с детства, чуть сладковатый, напоенный свежестью, водой, талым снегом. Ммм… домом. Стареньким, но с блестящими наличниками, чистым, уютным по-деревенски, с банькой, маленьким хозяйством и… нет, туалет у нас был в доме и даже небольшая ванная — папа провел воду, не хотел ребенка морозить на улице, за что заслужил славу деревенского выпендрежника, живущего явно не по средствам.