Вяземская голгофа - Татьяна Беспалова

– Дура!

Замах был коротким, удар внезапным. Потеряв дыхание, Ксения свалилась в снег. Вовка упал сверху, зажал ей рот грязной ладонью. Она не могла вскрикнуть, не могла укусить его твердую ладонь. Но она могла видеть серые силуэты немцев, их черные автоматы, их длиннополые шинели. Вытянутые тела их собак находились в постоянном движении. Два огромных черно-коричневых пса обнюхивали снег, чихали, поводили острыми ушами. Ксения, обретшая возможность дышать, едва слышно всхлипнула. Тогда Вовка снова ударил её. На мгновение белые снежные хлопья обрели розоватый оттенок. Ксения притихла.

Автоматчики ушли и увели своих псов. Последний из них задержался, чтобы дать длинную очередь. Ксения, не опуская головы, смотрела на огненные вспышки, извергаемые дулом автомата. Немец палил в белый снег, будто именно он и был его злейшим врагом.

* * *

Вовка выждал не менее получаса, прежде чем позволил Ксении подняться. Они продолжили путь в темноте. Ксения потеряла счет часам. Происходящее казалось ей горячечным сном, и она надеялась лишь на скорое пробуждение. Они снова шли по краю болота. Теперь Ксения боялась потерять Вовку из вида. Но вот лес кончился, и они вышли в поле. Вовка смело двинулся по припорошенной стерне. Снегу навалило много. Если идти без лыж – можно провалиться по колено. Да и на лыжах-то шибко не разбежишься. Они двигались всё время в гору, вверх по пологому подъему. Вершина холма терялась в снежной круговерти. Небо сливалось с землей, Ксения почти ослепла от усталости. Всё, что она хотела, это видеть спину лесника, его тощий сидор, его лохматый треух. Ей чудились запахи, звуки: то лязг винтовочного затвора, то глухой стон, то чад солярного выхлопа. Постепенно запах гари становился всё ощутимей, а склон холма всё круче. Наконец они натолкнулись на первое препятствие. Огромная глыба возниела перед ними. Поначалу Ксения решила, что это каменный валун – кусок черного гранита, припорошенный снежком. Но запах! Ужасающая вонь! Если бы желудок не был пуст, её бы вывернуло наизнанку. Превозмогая рвотные позывы, она продолжала двигаться следом за Вовкой в обход препятствия. Каменный валун оказался подбитым танком. Ксения узрела кресты свастики на броне и опрокинутый навстречу падающему снегу пушечный ствол. Желудок отчаянно бунтовал, одолевала дурнота. Ксения осела наземь, прислонилась спиной к танковой гусенице. Та оказалась на удивление теплой.

– Боже! Какая вонь! – выдохнула она.

– Надо же, Господа вспомнила, комсомолка. Это паленое мясо, обгорелая человечина так смердит, – отозвался Вовка. – Танкисты не успели выскочить наружу.

Он взобрался на броню, завозился там, звеня железом.

– Зачем мы лезем на эту гору? Почему мы всё ещё живы? Куда ты меня завел? Я не хочу здесь умереть! Я есть хочу!

Слезы согревали её щеки, превращаясь в льдинки на подбородке.

– Ты помрешь не здесь. Неподалеку городишко Вязьма. А гора эта зовется Голгофой. Это я её так назвал. На вершине должна быть церква, при церкве моё кладбище, холупка с «буржуйкой». Там и заночуем…

– Что ты ищешь?

– Оружие, харчи.

– Мародерствуешь?

Вовка грузно опустился на снег рядом с ней.

– Ты богохульствуешь, я – мародерствую. В том справедливость.

Он протянул Ксении руку. Она отшатнулась.

– Бери! Это еда немецких танкистов. По-комсомольски называется сухой паек. Ешь!

Сухой паек был аккуратно запакован в жестяную коробку. Металл упаковки покоробился, покрылся копотью и был ещё чуть теплый. Замерзшими, непослушными пальцами Ксения достала пачку галет и странно мягкую плитку шоколада. Остальное Вовка отобрал. Галеты крошились на снег. Шоколад оказался горше негаданной разлуки, да и Вовка торопил.

– Лезем, лезем на Голгофу. Нам надо туда! Вставай, девка! Почему же так тихо, а? Почему никого нет?

Ксения поднялась, тяжело опираясь на теплый бок танка.

– Не стони, девка! Заночуем на кладбище, а там видно будет.

– Я не стонала! И потом, как я должна к вам обращаться? Звать вас просто Владимиром…

Стон не стон, вопль не вопль. Звук походил на стенание раненого животного. В нём было всё: и боль, и страх, и сознание близости неминуемой гибели. Он сливался с монотонными завываниями вьюги, но на несколько тонов выше и звучал непрерывно, на одной ноте.

– Что это? – Ксения подскочила. Усталости как не бывало. – Это волк? Он совсем рядом! Где-то спереди танка, там, где пушка. Владимир, Володя! Вы слышите меня?

– Моя фамилия Никто. Так меня и окликай, – был ответ.

Голос Вовки звучал глухо. Теперь он зачем-то залез под танк и возился там. Стоны сделались громче. Кто-то, но не человек по фамилии Никто, то внятно звал маму, то грязно матерился. Ксения опустилась на колени, поползла на звук. Над ней возвышалась неестественно теплая громада танка. Какое чудовище вгрызалось в это железо, срывая цепи гусениц с ободов? Какая тварь буравила броню, обжигала огнем, долбила, корежила, кромсала, рвала? Какой же силы огонь нужно раздуть, чтобы так опалить железного монстра? Ксения ползла по вздыбленной мерзлой земле, вековой пашне. Наверное, это она воспротивилась нашествию вражеского железа? Это она поднялась подобно океанским волнам, одержимая желанием не пропустить, сожрать, схоронить врага на склонах горы Голгофы неподалеку от городишки Вязьма. Ксения слышала слабый голос. Кто-то разговаривал с Вовкой.

– Там, на высотке наша батарея… была… снаряды кончились… у меня было две бутылки… коктейль Молотова…

– Антихристово зелье…

– Ты кто?… Ты враг…

– Да не щерься ты! Кровью истечешь! Эй, девка! Подползай! Сумка-то при тебе? Не потеряла, чай?

Ксения и думать забыла о своей сумке с красным крестом. Да и на что она! Еды-то в ней нет. Зато вот теперь понадобилась.

– Есть два-три перевязочных пакета, жгут, йод, – бормотала Ксения, заползая под самую тушу танка.

Там, между гусениц шевелилась чернота. Вовка был там.

– Не пакеты! Жгут давай! Вот так! Не лезь сюда! Погоди! Теперь берись за эти концы! Тяни! Тяни сильней!

Она ухватилась за край плотной ткани, влажной и странно теплой. Крик раненого оглушил Ксению. Разве знала она, что человек способен так вопить? От испуга она выпустила концы ткани. Она зажимала ладонями уши и почему-то рот. По запястьям за шиворот текло теплое, липкое, знакомо пахнущее. Кровь!

– Тащи его! – рычал Вовка.

– Я не могу! Он слишком громко вопит!

– Тащи!

* * *

Они тащили раненого на пропитанной кровью шинели. Вовка прикрыл бойца своей телогрейкой. Сам в одной рубахе и байковом жилете исходил густым паром. Ксении тоже было жарко. Под языком застрял горьковатый привкус немецкого шоколада.

К счастью, парень потерял сознание ещё на середине склона. Что там вонь, что искореженные трупы танков! Стон человеческий, под аккомпанемент усиливающейся вьюги, вопль и скрежет зубовный – вот что слышала Ксения, поднимаясь на высотку. Они тащили его волоком, с трудом удерживая заиндевевшие края шинели. Парень умолк лишь в тот миг, когда над вьюгой в неверном свете луны показалась скособоченная, израненная снарядами колокольня и крест над ней. Вовка приостановился, сорвал с головы треух, перекрестился.