Печать на сердце твоем - Андрей Валентинов

Згур почувствовал, как на лбу выступает холодный пот. Почему-то сразу же вспомнился проклятый браслет. Нет,

не может быть! Он сжал ледяное запястье — и облегченно вздохнул. Пульс бился — тонкой, еле заметной ниточкой. Жива! Хвала Матери Болот, жива!

Страх исчез, и Згур присел на пол, пытаясь понять, что делать дальше. Улада жива, значит, надо… Позвать Черемоша? Нет, нет, сначала решить самому…

Он осторожно осмотрел неподвижное тело, но ни ран, ни ушибов заметить было нельзя. Да и откуда? Ночью в землянку никто, кроме них троих, не входил. Значит, какая-то хворь? Згур бросил взгляд на серое неподвижное лицо и только вздохнул. О такой болезни он даже и не слыхал. Такую разве что кобник или чаклун наслать может! Кобник! Неужели браслет? Но ведь Улада уже надевала его несколько дней назад…

— Згур! — послышался голос чернявого. — Улада! Я… Я сам за водой схожу!

Згур лишь вздохнул — ну и свалилось на парня! Как сказать?

— Здесь какой-то кувшин…

Кувшин? Странная догадка заставила вскочить и броситься к выходу. Кувшин?! Как же он не догадался! Ичен-дяк — наузник, ему ничего не стоит подобраться незаметно, да еще в темноте…

— Не трогай! Оставь!

Он опоздал. Чернявый стоял у входа, кувшин был в руке, а на земле лежало что-то странное, похожее на клочок пестрой румской ткани.

— Там было! — удивленно пояснил Черемош, вертя кувшин в руке. — И крючок зачем-то…

Згур наклонился — и все понял. Клочок ткани оказался маленьким кусочком мяса, в котором торчал бронзовый крючок — изогнутый, прочный, каким ловят большую рыбу.

— Внутри было?

Черемош кивнул, и Згур невольно закрыл глаза. Мать Болот, только не это! Он ведь знал, ему рассказывали! Как просто — обычный кувшин, кусок мяса, крючок…

— Ты… Ты чего? — Черемош, уже вполне пришедший в себя, удивленно смотрел на приятеля. — Да я сполосну…

— Не надо, — слова давались с трудом, словно каждое было из камня. — Сядь…

Лицо Черемоша было серым — почти таким же, как и лицо Улады. Почему-то Згур ждал крика, слез — но чернявый молчал, лишь уголки губ еле заметно подергивались.

— Эта вещь запрещена даже у чаклунов, — Згур кивнул на вход, возле которого лежал проклятый кувшин. — Нам рассказывал Неговит, он рахман, учился у самого Патара. У чаклунов есть свои законы, и только такие мерзавцы, как этот Ичендяк, могут…

— Но… она жива? — тихо и как-то безнадежно проговорил Черемош. — Можно ведь что-то сделать? Згур пожал плечами:

— Я не чаклун… На такой крючок наузники ловят душу. А после с человеком можно делать что угодно. Наверно, Ичендяк думал, что нас уже можно… не бояться, поэтому и подошел близко…

— Но ведь она жива!

В голосе чернявого звенело отчаяние. Хотелось как-то утешить чернявого, но лгать не имело смысла.

— Неговит рассказывал, что у человека — две души. Одна рождается вместе с ним, ее у нас называют «доля», вторая же посылается богами. Доля — хранитель тела, не больше. Сейчас она еще здесь, но это, к сожалению, ненадолго. Если бы Ичендяк был жив…

Черемош застонал, Згур крепко сжал плечо приятеля, тряхнул:

— Очнись! Надо подумать… Если б наузник был жив, мы бы могли его заставить вернуть душу. Можно позвать другого наузника, но крючок выпал из кувшина. Говорят, душу очень трудно удержать…

— Это я! Это все я! — Чернявый вскочил, в глазах блеснули слезы. — Зачем я…

Згур ждал, пока Черемош выкричится. Ни крик, ни мудрость Неговита уже не могли помочь. Помочь? Страшная мысль обожгла, болью ударила в виски…

…ПРИКАЗ ВЫПОЛНЕН… ПРИКАЗ ВЫПОЛНЕН.., ПРИКАЗ ВЫПОЛНЕН…

Згур с ужасом поглядел на недвижное лицо Улады. Сейчас ее нос вовсе не казался длинным. Обычное лицо, обыкновенная девушка, виновная лишь в том, что выросла не в доме торговца или селянина, а во дворце Палатина Валин-ского. Что ж, он, сотник Згур, альбир Кеевой Гривны, ни в чем не нарушил приказа. Он мог убить Уладу еще там, в темных сенях, когда она бросила ему в лицо: «Наемник!» Ему не запрещали убивать, но он выбрал другое — лесные дороги, черное подземелье, пламя, бьющее в лицо. Он сделал, что мог, но… приказ выполнен! Выполнен — и ему не в чем себя упрекнуть. Разве что в легкомыслии, с которым вчера ночью он прошел мимо кувшина…

Черемош что-то говорил — быстро, невнятно, но Згур не вслушивался. Чернявого жаль, хотя вряд ли ему бы пришлось сладко рядом с Уладой. Скорее всего ничего бы у них не получилось. Хотя… Улада была права, он, Згур, ничего в этом не понимает.

Он вновь взглянул на неподвижное лицо той, которую когда-то так ненавидел, и медленно встал. Надо что-то делать. Не с Уладой, тут все ясно. С Черемошем.

— Спаси ее, Згур! Спаси! Ты ведь всегда нас выручал! В глазах чернявого была надежда — безумная, нелепая. Что можно сделать? Он, Згур, сын Месника, не чаклун, он просто кмет, которому дали приказ. Приказ выполнен, и надо возвращаться домой…

— Помоги! Ведь ты можешь!

— Как?

Парень испуганно умолк, глаза погасли, уголки рта вновь задергались. И вдруг Згуру представилось, что это не Черемош, а он сам потерял Уладу. То есть не эту язвительную девицу с плечами как у альбира Зайчи, а другую, которую он еще не встретил. Он бы… Нет, он даже не мог подумать о таком! Но та, другая, еще невесть где, да и суждена ли встреча, неведомо, а Улада, дочь Ивора, здесь. Пока здесь. И если рахман Неговит прав, то ненадолго…

— Оставайся тут, — Згур устало провел рукой по лицу и шагнул к выходу. — Здесь поблизости должно быть село, вдруг там есть какой-нибудь знахарь. И постарайся дать ей воды, хотя бы немного…

Все было бесполезно, но Згур понял, что иначе он поступить не сможет. Друзей не бросают, даже если… Нет, никаких «если»!

Село действительно оказалось поблизости, всего в получасе ходьбы. Несколько полуземлянок, две крытые соломой мазанки и большой бревенчатый дом, не иначе жилище местного дедича.

Гостя встретили без страха. В этих местах не боялись станичников, редко забредавших в Нистрию, а прочих бед тут не водилось. Впрочем, как пояснили Згуру, дедич уже год как уехал, и холопы уехали, и никто из них сюда носа не кажет. А не кажет потому, что слух был, будто за лесом Черная Хворь объявилась, вот и подался дедич в Тирис, а то и куда подале. А им, обитателям здешним, бояться нечего, потому как у них в селе бабка Гауза живет, а с той бабкой им страшиться считай что и нечего. Ни хвори, ни науз-ников всяких, что, как поговаривают, по лесам бродят да честной народ пугают.

Оставалось узнать, где обитает знаменитая бабка, но разговорчивые собеседники лишь развели руками. Отъехала бабка к сестре своей, что за Нистром живет, у румов. Обещала к зиме вернуться, а покуда на все село крепкое заклятие наложила. И не одно, а целых три — против хвори, против дурного глаза да чтобы мошкара скотину не кусала. Так что бабку ныне не застать, а ежели гостю нездешнему какая ворожба попроще требуется, то можно Ластивку позвать, внучку бабкину. Лет ей, конечно, мало, но сглаз, ежели не заложный, снимет и корову вылечит, и даже коня…