Дочь пирата - Роберт Джирарди

После ухода доктора Уилсон уставился в потолок. Мысли неприятно путались. По потолку полз большой плоский таракан, он добрался до влажного места, плюхнулся на туалетный столик, чуть-чуть полежал на спине, перебирая лапками, и затих. Уилсон задремал. Во сне он увидел оранжевую обезьянку, она сидела на карнизе за противомоскитной сеткой, и ветерок с моря слегка шевелил шелковистую шерстку.

Дом, стоявший на склоне холма, был покрашен в землисто-красный и горчично-пастельный цвета. Низкие потолки навевали воспоминания о корабельном трюме. На верхнем этаже находились гостиная, обставленная мебелью восемнадцатого века, комната с мраморной ванной, рассчитанной по крайней мере на двух человек, и гардеробная, набитая до отказа одеждой Крикет. Спальня, кухня и столовая занимали первый этаж. Внутренний дворик под бело-зеленым полосатым тентом был обставлен садовой мебелью из гнутого железа. За огромными тропическими цветами в глиняных горшках виднелся то голубой, то коричневый, то зеленый залив. Когда ветер дул с Атлантики, можно было воображать, что там, у подножия холма, расположена живописная деревушка Французской Ривьеры, а не вонючее скопление бедных лачуг. За исключением негритянки-поварихи, в доме никого не было. Поэтому Уилсон, сидя в садовом кресле и потирая онемевшие колени, с нетерпением ожидал визита Бурсали.

Доктор обычно заходил утром за пару часов до полуденной жары. Сегодня он успел опрокинуть один за другим три стакана розового джина и к одиннадцати часам уже был в стельку пьян. Он слонялся по дворику, натыкаясь на железную мебель и норовя разбить тот или иной цветочный горшок. Уилсон начал беспокоиться. Тем не менее доктор снова наполнил стакан и, расплескивая джин, словно подчеркивая значимость предстоящего высказывания, протянул руку в сторону города:

— С большого расстояния можно найти панораму вполне романтичной.

— Вообще-то нет, — ответил Уилсон. Доктор проигнорировал возражение:

— Бедность всегда романтична издалека. В следующий раз, прежде чем угодить в дерьмо, возьмите микроскоп и посмотрите, на что наступаете. Сейчас вокруг вас кишат бактерии. Африка — мать всех болезней, друг мой! За шесть лет плена я видел элефантизм, гепатит, дизентерию, малярию, менингит, скарлатину, желтую лихорадку, тиф, бери-бери, острую депрессию, цингу, туберкулез, холеру, бубонную чуму, легочную чуму, десять разных мутаций СПИДа, денге, даже синдромы Эбола и Бларха, не говоря уже о гриппах, обычных лихорадках, рахитах и сумасшествии. Все эти хвори не поддаются обычным лекарствам. Рай для вирусологов, можно сказать. Впрочем, я не вирусолог, я кардиолог.

Бурсали, швейцарец по рождению, получил образование в университете Лозанны и в медицинском колледже при Мичиганском университете. После пятнадцати лет успешной практики в Лондоне и Женеве ему надоели богатые пациенты с их сердечными недугами, и он решил посвятить один год благотворительной работе в госпитале Красного Креста «Сестры милосердия» в Тананариве на острове Мадагаскар. Малагасийцы, которые в основном питались солониной, кокосовым маслом и орехами макассар, чаще других народов страдали от сердечно-сосудистых заболеваний.

— Понимаете, я привык к чистеньким швейцарским кантонам, где в двадцать один час все уже находятся в постелях, к сосновым лесам, где подлесок аккуратно убирается с глаз долой. В Женеве, как вы, возможно, слышали, в одном из парков бесплатно раздают шприцы нескольким десяткам любителей героина. Эти люди не просто наркоманы, а швейцарские: они делают себе инъекции прямо в парке около восьми часов вечера и бродят по травке примерно до полуночи. Но утром, когда дети идут в школы, парк безупречно чист. Шприцы, ампулы и ложки собраны и выброшены на свалку не работниками городской санитарной службы, а самими наркоманами. Это Швейцария, понимаете?

Уилсон сказал, что понимает.

— В конце концов это чистоплюйство надоело мне, и я отправился на Мадагаскар, место вполне экзотическое, согласитесь. Там каждый октябрь туземцы откапывают своих мумифицированных предков, обедают с ними, ходят на танцы, возят их в такси, спят с ними. Я видел все это собственными глазами. На Мадагаскаре приобрел много хороших друзей и вообще очень интересно проводил время. Но вот что я вам скажу: Мадагаскар — это отнюдь не самое удобное место для жизни, и уже через два года я понял, что нуждаюсь в длительном отпуске. Мы с друзьями наняли арабскую дау[23]и попытались попасть через проливы в Занзибар. На полпути к цели дау взяли на абордаж пираты со «Шторм кар». Я остался в живых, потому что Братству требовался доктор. Моих же друзей привязали к поручням и утопили вместе с дау. Я слышал, как они взывали о помощи, но помочь ничем не мог.

Доктор опустил взгляд. Щеки, красневшие ранее от выпитого джина, побледнели. Внезапно, словно протрезвев, он вылил остатки джина в ближайший горшок с цветами и целую минуту стоял, глядя вдаль, положив руки в карманы халата. Потом он повернул к Уилсону лицо, похожее на гипсовую маску.

— Тюрьме не обязательно иметь четыре стены и решетки на окнах, чтобы быть таковой, — сказал Бурсали. — Скоро вы это поймете и тоже начнете пить, как я, как все в этом райском уголке для монстров.

Что-то — горячий воздух или темное облако, закрывающее горизонт, — подсказало Уилсону, что доктор прав.

Окоченение в коленях прошло. Уилсон начал прогуливаться с доктором Бурсали по побережью. Сначала глаза не могли адаптироваться к нищете, но однажды утром, как-то вдруг, Уилсон привык к чужим страданиям. Горячий ветер гонял зловоние над островом, солнце лежало желтым грейпфрутом в нестерпимо голубой чаше неба. Как и предсказывал доктор, Уилсон пристрастился к спиртному.

Прямо у забора, который окружал невольничий барак, располагался деловой центр. Узкая улица жестяных пивных с открытым фасадом пересекалась с более широкой улицей борделей и прочих коммерческих предприятий: палаток менял, прилавков для торговли овощами, ломбардов и театра теней, где без перерыва давали что-то вроде спектакля «Панч и Джуди». Дважды в неделю старики, занимая часть тротуара, раскладывали на одеялах у грязных лавок руту — гигантские африканские турнепсы, главный продукт питания на острове. Мерой стоимости при купле-продаже служили раковины каури[24], американские сигареты и любые деньги, ценность которых определялась не номиналом, а размером и цветом. На большие красочно оформленные банкноты Италии и Франции продавалось больше руты, чем на американские «зеленые», хотя те были раз в десять дороже.

Уилсон с доктором проводили по нескольку часов ежедневно в пивной, владельцем которой был экс-пират с Ямайки, называвший себя Беном Ганном в честь пирата из «Острова сокровищ». Рябой кусок фанеры на ржавых пятидесятигаллоновых бочках из-под моторного масла служил стойкой, упаковочные клети и пустые пятигаллоновые банки из-под краски притворялись стульями и столами. Наиболее ходовым товаром в этой забегаловке был «рамфустиан» — сногсшибательная смесь из местного пива, джина и чего-то типа хереса, изготавливаемого здесь из дикорастущих ягод. Грязная пластиковая молочная бутылка с этим зельем стоила полфунта раковин. Уилсон пил «рамфустиан» из щербатой кофейной чашки без ручки. Доктора хорошие манеры не волновали: он лакал прямо из горла. На другой стороне улицы играл бупандийский тинка-джаз, расположившийся на подмостках, сооруженных из старых шин и картонных ящиков. Веселая ритмичная музыка поднималась вместе с горячим воздухом в такое же небо.