Ведется следствие - Кира Измайлова

Комар перевел оценивающий взгляд на камердинера.

Тот вздрогнул.

Комар потер передние лапки.

Камердинер попятился.

Задними лапками комар расправил немного помятые крылья – так столичные щеголи поправляют манжеты… разве что манжеты так не трещат.

Камердинер отступил еще на пару шагов.

Комар хищно повел хоботком и припал на передние лапки.

Человек пискнул и обратился в позорное бегство, намереваясь закрыть хищную тварь в купе хозяина. Увы! Дверная ручка нагло просунулась в его карман, и камердинер застрял в проёме…

Если бы комар умел говорить, он воскликнул бы: «Вот счастье-то привалило!» Но говорить он не умел, поэтому попросту взмыл в воздух и с торжествующим гудением нацелился на аппетитные округлости, представшие его фасетчатым глазкам. Камердинер обреченно задергался, но дверь не отпускала, а податься назад, чтобы высвободиться, бедняга то ли не сообразил, то ли побоялся – там же реял комар!

Тот же с пронзительным сверхзвуковым воем спикировал на облюбованную им часть тела несчастного, и прочнейший хоботок заработал, как отбойный молоток! Вот тогда-то камердинер и начал кричать…

От этого крика проснулся сам Сверло-Коптищев, какое-то время ошалело моргал, потом сообразил, кому принадлежит судорожно подергивающаяся филейная часть, застрявшая в дверях, увидел комара и, очевидно, решил, что в купе ворвался целый рой опасных насекомых. Наверно, этому способствовал тот факт, что время от времени комар отрывался от источника наслаждения, взмывал в воздух и на бреющем полете обходил жертву, выбирая местечко поприятнее…

– А почему Сверло-Коптищев без сознания? – поинтересовался доктор.

– Они… они от комара отмахивались… – прошелестел камердинер. – И не рассчитали… Рука-то в гипсе!

За дверью прыснули со смеху профессионально подслушивавшие оперативники. Даже у следователя дрогнули бакенбарды, а уж проводник, понявший, что чести экспресса ничто не грозит, и вовсе рассмеялся мелким дребезжащим смешком. Мрачен был только Дэвид, окончательно удостоверившийся в том, что следователя из него не получится.

– Ну, вот, собственно, и всё, – заключил Бессмертных. – Подозреваемый сознался. Банальнейшее дело… Любезный, пассажиры ведь застрахованы?

– Точно так, – кивнул проводник. – А уж если такой случай… Тут и страховку бы выплатили, и еще сверху накинули за молчание, такое мое мнение!

– Но двигали этим субъектом самые благие намерения, – протянул следователь, разглядывая запухшего и несчастного камердинера. – Теодор, что скажете?

– Скажу, что я не потеряю своих денег, – флегматично отозвался тот, – обидно было бы, если бы Сверло-Коптищева насмерть закусал комар, когда до рекорда осталось всего ничего!

– Вы делаете ставки?.. – поразился Бессмертных.

– А кто без греха? – философски ответил Немертвых. – Всё какое-то развлечение…

– Итак, вы… – следователь выдержал паузу.

– На мой взгляд, этот субчик и без того достаточно наказан, – хмыкнул доктор.

– Вы? – обратился тот к проводнику.

– Только не огласка, – выпалил тот, – если этот господин обязуется молчать, ему будет оказан лучший уход, какой только возможен!

– Он-то промолчит, у него сейчас опять голос пропадет, – заметил Немертвых, – а вот Сверло-Коптищев?

– Скажем, что ему приснилось, – хмыкнул Бессмертных. – Я в юности тоже как-то комара пытался прибить. Проснулся с фонарем под глазом, дело житейское. Однако обоих нужно переместить куда-то…

– У нас есть санитарные купе, – засуетился проводник. – Сей же момент я вызову служащих, этих господ доставят туда, и…

– Действуйте, – оборвал Бессмертных. – А мы, пожалуй, отправимся по своим делам. Ах да, комара не забудьте!

– Никогда! – ответил тот, прижимая недовольно гудящую скороварку (уже обзаведшуюся несколькими нехарактерными выступами) к сердцу и пожирая следователя влюбленным взглядом.

Дэвид, которого никто ни о чем не спросил, окончательно скис.

Через несколько минут явились служащие в санитарных робах. Стонущего камердинера и бессознательного Сверло-Коптищева аккуратно погрузили на носилки и так же аккуратно вынесли в коридор.

– Ах! – раздался дамский вскрик, и следователь оказался нос к нос с госпожой Полненьких. – Что случилось? Катастрофа? Беда? Трагедия?!

– Ничего страшного, совершенно ничего, – вдруг подключился Ян. – Просто, понимаете, какое дело: спит это себе господин Сверло-Коптищев, никого не трогает, а камердинер решил новый костюм ему достать, чтобы, как подымется, было во что переодеться… И споткнулся, представляете? И чемоданом – прямо по голове господину Сверло-Коптищеву, видите, какая шишка? – Он перевел дыхание. – А сам камердинер, если помните, споткнулся! Упал, ударился, очнулся – весь распух… это от ушиба, правда, господин Немертвых?

– Несомненно, – ответил тот, пряча усмешку.

– Мелисса… – выдохнула госпожа Полненьких, рассматривая камердинера, от стыда прикрывшего глаза. – Как он похож на Армана!

– О да! – с энтузиазмом поддержала госпожа Приятненьких, разглядывая Сверло-Коптищева с увлечением энтомолога-любителя. – Просто вылитый Арман!.. Такой… такой… пухленький!

– А можно ли облегчить страдания несчастных? – спросила Кларисса.

– Эвтаназия у нас пока не нашла широкого признания, – заметил Немертвых.

– Ах, я не об этом! – отмахнулась дама. – Можно ли… ну… быть сиделкой у ложа несчастного?

– Сколько угодно, – вклинился доктор. – Это очень романтично: кормить больного с ложечки, поворачивать с боку на бок…

– Гхм… – сказал следователь, и Немертвых умолк.

– Не возбраняется, – пролепетал проводник, истово прижимая к груди скороварку с комаром. – Если госпожи изволят… всегда пожалуйста.

– Тогда ведите! – решительно тряхнула кудряшками госпожа Полненьких. Госпожа Приятненьких согласно кивнула, и обе направились вслед носилкам.

– На некоторое время эти четверо нейтрализованы, – заключил доктор. – А вот когда мужчина мечты сдуется, а Сверло-Коптищев придет в себя – быть беде.

– Вы пессимист, друг мой, – вздохнул следователь.

– Я реалист, – хмыкнул тот. – Что ж… думаю, мое присутствие более не требуется. Всего доброго!

– Учитесь, пока мы живы, Дэвид, – сказал Бессмертных, ухмыльнулся и ушел, оставив стажера бессильно кусать губы.

Оперативники посмотрели на него с жалостью и куда-то испарились. Проводник бережно унес сосуд с комаром.

Дубовны же решил впасть в депрессию. Он не очень хорошо представлял себе, что это такое, но слышал, будто это вошло в моду в столице. Отставать от столичных господ он не желал, а потому вышел к обеду с таким лицом, будто отведал уксусу. Увы, на него даже не обратили внимания, потому что оное внимание было приковано к госпоже Кисленьких и ее ботфортам, на сей раз лакированным.