Прошлой осенью в аду - Светлана Гончаренко

Я не пошла в поликлинику, а побрела домой. В голове у меня все гудело и путалось. Гибель развратной Кристиночки меня потрясла — я всегда полагала, что подобным девицам ничего не грозит. В конце концов находятся обязательно идиоты, которые на них женятся. Но теперь… Кристинино припухлое лицо с глупой и бессовестной улыбкой во весь рот так и прыгало у меня перед глазами, и все выл в ушах вчерашний огонь. Я знала, это он поглотил и бессовестную улыбку, и маленькое всезнающее женское тело. В этом теле ведь было еще и несчастное, изначально назначенное к гибели существо. Оно жило в предательской Кристиночкиной утробе, а потом сгорело в страшной печи у Бека. Слышала я тонкий голосок… Все вокруг показалось мне гнусно, грязно и бессмысленно. Сама я мельче, бессильнее даже вчерашней мухи, бившейся в стекло — так, просто мошка, незаметная, мягкая, никому не нужная, одна из миллиардов живущих, будущих уже мертвых. Нас стая, глупая, докучная, вечная стая… А дома на кровати у меня еще и Агафангел Цедилов в летаргическом сне!

Агафангелу повезло больше, чем Гоголю. К моему приходу он не только каким-то образом без всякой мертвой воды проснулся, но и завтракал на кухне. Если нахальный Бек без спросу накинулся на котлеты, то деликатный Агафангел взял хлеб с маслом и огурец. Все это я оставила ему на столе. Правда, он съел уже целый батон и откусывал от второго.

— Вот, подкрепляюсь, — скромно объяснил он, быстро глотая большой ком батона, и тут же отгрыз еще. — Я страшно устал и ослаб, поэтому съел многовато. Извините!

Я только отмахнулась:

— Ничего! А вы знаете, что на березе новая одежка?

Цедилов печально кивнул кудрявой головой.

— Все это Бек вытворяет? — напрямик спросила я. — Когда вчера вы сказали, что две души гибнут — вы эту жертву имели в виду? Беременная девочка? Вы знали? Это они сгорели — она и ее будущий ребенок. Она моя ученица. Я могла что-то сделать?.. Ну, почему вы молчите?

Да, Агафангел молчал и кусал хлеб. Его голубые глаза были невинно бессмысленные, а зубы маленькие и ровные, будто молочные. Неужели ему две тысячи лет? Наконец он прожевал и сказал:

— Вы обо всем догадались. Только лучше бы вам ничего не знать. И помочь вы ничем бы не могли. Даже я ничего не смог. Эта девочка так любопытна была и порочна, что Беку хватило двадцати двух минут, чтобы обморочить ее и обратить в прах.

— Но зачем?

— Не знаю точно. Он варит какое-то зелье. Так он покупает свои чудеса. Он все живет и живет. Он вселяется в приглянувшиеся ему тела, а за все это плата одна: он должен туда, в этот огонь, отправить женщину, молодую и красивую. Я об этом догадался, наблюдая за ним. Я ведь давно его знаю и пытаюсь мешать, только не слишком хорошо у меня получается. Может быть, удастся хотя бы вас от этой ямы спасти. Я чувствую сейчас, что держу в своей руке вашу жизнь и душу, как вашу руку — и если отпущу, то все погибло. Не гоните меня!

Он действительно сжимал мои пальцы своей бледной прохладной рукой. Лицо у него было безмятежное и отсутствующее. Я уже не боялась сидеть рядом с привидением, только надоело мне быть дурочкой, которой вертят все, кому не лень.

— Агафангел — это ваше настоящее имя? — спросила я строго.

— Да. У меня все почти настоящее. Фамилия только случайная. Я нашел на улице какой-то листочек, вроде бы анализ крови — я не уверен — и там была фамилия Цедилов. Я подумал, что эта мне подойдет. Фамилии я меняю, языки учу, а так я всегда тот же…

— И… сколько вам лет?

— Много. К чему об этом говорить? Вы еще начнете снова меня бояться и чем-нибудь огреете. Но что я могу с собой поделать? Мне много лет.

Я решительно встала.

— Все, Агафангел, хватит темнить! Я верю теперь, что вы мне не желаете зла, а потому не буду больше ни драться, ни обсыпаться песком. Даже пожить можете у меня несколько дней. Только спать вам придется в гостиной, на диване.

— Это далеко! — запротестовал Агафанге. — Я должен быть рядом. Кто знает, что он удумает, он такой хитрый! Неужели вы боитесь меня? Вы не верите в братскую любовь?

— Верю, верю, — на сей раз согласилась я, — только у нас не принято спать в одной постели с братьями. И вообще, не заговаривайте мне зубы и не отвлекайтесь! Если вы действительно хотите, чтоб я спаслась от Бека — или как там его зовут? как-то на «гэ»? — я должна хоть что-то о нем знать. Как от него избавиться? Может, есть слова какие-то, вроде «рассыпься»? Или травы? Или мази?

Цедилов замахал руками:

— Что вы! Я ничего такого не знаю! Неужто вы могли подумать, что я тоже колдун? Наверное, есть какие-то яды, которыми его можно извести, но для этого самому надо стать таким же чертом. Тогда уж лучше умереть!

— Вам это, судя по всему, не грозит, потому вы рассуждаете так легко. А мне каково? У меня нет вечности в запасе. Если вы никаких средств не знаете, хотя бы расскажите, откуда он такой взялся? Теперь-то наука далеко вперед шагнула, я, возможно, сама что-нибудь придумаю.

— Про науку — это вы ему скажите, — улыбнулся Агафангел. — Он-то наоборот считает, что она назад шагнула. Его, мол, тайные знания таковы, что с ними в сравнении Интернет — каменное зубило.

— Может, он и прав? Ведь он жжет людей, как мусор, и никаких следов. Думают, что где-то есть ванна с кислотой… Ну, неужели нельзя его на чистую воду вывести? Хотя бы в тюрьму посадить? Смертной казни у нас теперь нет, но…

— Посадить можно. Можно даже четвертовать, только толку никакого от этого не будет: он натужится и тут же прыг в другое тело. Вы хороните груду старья, а он всегда живой, только физиономия другая. Однажды он даже грудным младенцем был, в Германии — новорожденным графом фон Кренцем. Самого графского младенца он уморил и влез в тельце. Лежит себе в колыбельке, орет, пеленки пачкает. Скончался чернокнижник Боус (его тогда инквизиция как раз вычислила) — остался графенок Кренц в мокрых подгузниках. Всех провел! Кукушонок…

— А вы как с ним познакомились?

— Если я рассказывать начну, вы, Юлия, ни за что не поверите. Вы и сейчас, наверное, думаете, что я чокнутый. Но я не чокнутый. И не привидение, потому что никогда не умирал. Я, собственно, его создание в каком-то смысле. Сейчас поймете, почему…

Агафангел отпил кефиру и начал рассказ. На следующий же день я его записала, и довольно точно: память на тексты у меня профессиональная, изложения мне удавались с детства. Только вот за детали ручаться я не могу, а проверить негде. События же все те, что описал Агафангел. За их реальность я тоже не отвечаю. Я такого придумать сроду бы не смогла.

Рассказ Агафангела

Я родился в Сирии, в Апамее. В мемуарах (их пишут обычно старики, которые, как известно, в памяти дальнозорки) много говорят о детстве, но я не буду. Это ведь к делу не относится, да и вспоминать почти нечего. Родители мои были, конечно, несвободны, раз я вырос среди домашних мальчиков-рабов грамматика Анаксаклита. Меня выучили писать, декламировать, играть на кифаре. В семь лет я уже дорого стоил. Однажды я и пел, и играл, когда хозяин обедал с приезжим другом. Я так тому понравился, что он увез меня в Рим. Не знаю, подарил или продал меня Анаксаклит — вернее второе. Он был хоть и философ, а скуп, как старая баба. Он любил говорить, что деньги зло, поэтому их следует собирать в горшочки и закапывать в памятных местах, с глаз долой. Иногда это зло полезно — надо купить дом, справить одежду, пригласить врача; тогда следует откопать горшочек и выпустить зло наружу. Только понемногу. Все в меру!