Девочка на шаре. Когда страдание становится образом жизни - Ирина Млодик

Часто за этим лежит злость на несбывшееся ожидание того, что другой будет возвращать «добро» «посвящением себя», на которое в свое время пошел мазохист («я за тебя жизнь отдам», «мне ничего не надо для себя, только живи»). Если же тот, другой, не просил посвящения и потому не может его обнаружить и оценить или по собственной «глупости» принял это посвящение как дар, который не нужно возвращать, он будет наказан за непонимание и невнимание внезапным выходом мазохиста из отношений.

Иногда это может быть даже уход из жизни. Когда молодая мать посвящает всю себя детям, полностью исчерпывая свой ресурс сил и здоровья к тридцати годам, она оставляет их сиротами, не выполнив до конца свой материнский долг. Детям, выросшим в окружении такой услужливой и жертвенной матери, ее внезапный уход пережить очень тяжело. Они встречаются с миром, который не жаждет им служить и не рвется посвящать себя им.

Уйти из жизни может и отец, для которого сложен контакт с собственной семьей. Говорить о собственных желаниях он не умеет. Его научили только работать, чем он с упоением и занимается, выкладываясь без устали, иногда спасая всех окружающих (мама ему говорила, что надо быть добрым и всегда помогать людям). Ранний инфаркт вырывает его из семьи и жизни, он оставляет молодую вдову и детей. Обогревая вселенную, он лишил тепла свой дом, свою семью, обездолил собственных детей.

Эта, в сущности, безответственная и нездоровая позиция – посвятить себя другому, отдав при этом свою жизнь, – увы, воспета в песнях, в литературе и т. п. Если вы еще думаете, стоит ли вам поступать подобным образом, просто знайте, что нет в этом никакого великого подвига, это всего лишь часть ваших нарушений, ваша мазохистическая часть. Это вовсе не повод для гордости, скорее повод пойти к психологу, пока еще не поздно.

Все это (уверена, что у вас много и своих не менее живописных примеров) непрямые, манипулятивные формы агрессии, разрушающие ваш контакт, рождающие ответную агрессию или вину. Ибо что можно ответить на фразу: «Пашешь на вас, пашешь, спина уже отваливается!»? Все уже случилось, спина уже «отваливается», остается только испытывать вину за то, что на тебя «пахали», хотя ты и не просил.

Неявное, вытесненное желание мазохиста – получить что-то для себя, вот только делает он это непрямым способом. А прямым было в детстве бесполезно, осуждаемо, небезопасно. Но ведь по-прежнему хочется, а признаться в этом нет никакой возможности. Остается пассивно-агрессивно обвинять мир в своих страданиях, наказывать его за непонимание и неслужение, лишать себя и окружающих самого важного и разрушать свою собственную жизнь и жизнь близких в бесплодной попытке устранить давнюю несправедливость.

Мазохистка (а чаще всего это именно женщина), будучи воспитана садистическим родителем, даже вырастая, бессознательно (или осознанно) стремится к тому, чтобы воссоздать подобную модель в любых близких отношениях. Поэтому она либо выбирает мужчин, склонных к проявлениям садизма, либо возбуждает в мужчине, с которым живет, садистическую часть. Ее жертвенная позиция провоцирует агрессию у рядом живущих, потому что:

– Она не проявляет свою агрессию прямо, скорее вбрасывает ее в поле семьи в виде недовольства, молчаливых обид, висящего напряжения, игнорирования, тихого страдания с укором. Уставая от этого поля агрессии, кто-то в семье взрывается гневом и обрушивает на мазохистку всю силу своей ярости. Сделавшийся неожиданно для самого себя садистом близкий человек в этот момент испытывает сильную вину за свой агрессивный выпад, а мазохист вместе с болью – чувство морального превосходства.

Ситуация в семье резко поляризуется: она – «хорошая», он – «плохой». Причем внешнее окружение, дети, друзья, родственники с упоением поддерживают эту кажущуюся такой справедливой поляризацию. Пережив раскаяние, заплатив «по счетам» за свой агрессивный выпад, «садист» начинает злиться на мазохистку еще и за то, что этой поляризацией, усилением его «плохого» образа она дает ему повод зайти на следующий круг агрессии и вины и лишает шанса стать «хорошим», а значит, любимым и признанным важными для него людьми – его близким окружением. Она становится неявной садисткой, неявным его мучителем, раз за разом помогая ему быть «плохим», втайне радуясь этому, потому что его «плохость» прекрасно оттеняет ее собственную несчастность и «хорошесть».

– Она не принимает помощь и заботу. Ей запрещены удовольствия. Ее подсознательная идея – лишения и страдания. Теплые чувства окружающих, проявления заботы отвергаются. Ведь это она должна быть заботливой и хорошей для других. Это ее привилегия. Отвержение заботы и стремление таким образом победить в конкуренции на «хорошесть» рождает злость у тех, кто тоже хочет быть хорошим и заботиться о ближнем.

– Она всегда якобы лучше знает, что хорошо другим. Будучи не в контакте с желаниями собственными, она считает себя специалистом по желаниям других людей (ей кажется, что она все про них знает, а на самом деле она просто хочет, чтобы кто-то угадывал ее заветные желания). Ее забота и служение часто навязчивы и смахивают на насилие «любовью». И это тоже может рождать агрессию в ее окружении.

– Ей важно воспроизводить свою детскую модель страдания и лишения, и потому предложения как-то «решить вопрос», облегчить жизнь, изменить хоть что-то наталкиваются на ее «да, но…» – у нее всегда найдутся аргументы в пользу того, что продолжить страдать совершенно необходимо, ибо другого пути нет. Невозможность рядом с ней войти в поле благополучия, радости, благоденствия, легкости также вызывает бессилие и злость окружения.

– Она не умеет говорить «нет», «стоп», «со мной так нельзя» и потому разрешает живущим рядом с ней бесконечно «ходить по ее территории», нарушать ее границы, попирать ее человеческое достоинство, использовать ее желание служить, не замечать ее человеческой ценности, от которой она, впрочем, сама так рьяно отказывается. Ее самоуниженность и самолишения приводят к тому, что в лучшем случае ее перестают замечать, в худшем – начинают унижать и использовать. Но за все происходящее она как бы не несет ответственности. Отвечают и виноваты «злые люди», которые так ужасно поступают с ней.

Первоначальное нормальное детское желание спастись от садистического родителя путем подавления собственной агрессии перерастает в идею морального превосходства того, кто сдержался, не предъявлял явных претензий, не имел явных желаний перед теми, кто их имеет, кто позволяет себе вступать в конфронтации и конфликты. Беда в том, что мазохист не говорит: «Я не умею отстаивать себя, проявлять злость, мне страшно», а живет с невысказанной, но явной претензией к миру: «Вы, злящиеся и чего-то хотящие, – недостойны считаться хорошими людьми».

У мазохиста, как и у всех людей, есть свои потребности, без удовлетворения которых он просто не выживет (люди с довлеющей мазохистической составляющей, как мы знаем, и не живут долго). Но поскольку признание наличия собственных нужд и желаний в детстве вызывало бурю негативных реакций у его родителей, ему пришлось искать обходные пути для их удовлетворения. Именно поэтому мазохисту так важно получать все, что ему нужно, не возвещая об этом и не запрашивая напрямую. Важно, чтобы «сами догадались», чтобы помощь была вручена ему почти насильственно.