Секреты обманчивых чудес. Беседы о литературе - Меир Шалев

Таким образом, «Моби Дик» — книга, лишенная женщин, лишенная любви, лишенная желания и секса. Женщины у ее моряков не появляются даже во сне, и Мелвилл подробно описывает любовную жизнь кита-самца, но не самца-человека.

Это отсутствие женщин можно объяснить — или обойти — довольно простым способом, сказав, что и в реальной жизни женщины не участвуют в охоте на китов. Можно сказать, что если бы жена Густава Ашенбаха присоединилась к нему в его поездке в Венецию, вся история выглядела бы иначе. Можно также сказать, что не крот или барсук, не самец водяной крысы или жабы породили образ английского джентльмена-холостяка, предпочитающего общество таких же мужчин, как он. Но я полагаю, что на самом деле тут есть нечто более глубокое и что существует и впрямь некая литературно-мужская нить, связывающая автора «Эпоса о Гильгамеше» с автором «Смерти в Венеции» и Кеннета Грэма с Германом Мелвиллом. Путешествие — дело исключительно мужское не только из-за его физических трудностей, это также закрытый литературный клуб, куда женщинам вход воспрещен, даже таким женщинам, как Аталанта, которая превосходит мужчин в их мужских играх. Может быть, слово «игры» не вполне подходит к трагическим событиям «Смерти в Венеции» и «Моби Дика», но я не могу отделаться от воспоминания о виденной когда-то карикатуре: Робинзон Крузо сидит на берегу своего необитаемого острова, полуголая красавица-островитянка возлежит у него на коленях, и он говорит ей: «Прими во внимание, Пятница, что, когда я буду писать роман, мне придется изменить в нем несколько деталей».

Женщин нет ни в «Робинзоне Крузо», ни в «Смерти в Венеции», ни в «Ветре в ивах», но в «Моби Дике» это отсутствие подчеркнуто с особенной силой. Мелвилл не довольствуется полным удалением женщин с корабля и из сюжета — он также открывает книгу великолепным описанием того, как двое мужчин спят в одной постели.

Литературное представление о жизни моряков связано с «женщиной в каждом порту» и с трактирами, где моряков ждут проститутки. Измаил накануне отъезда тоже спал в матросском трактире, но в кровати с ним спит не женщина, а мужчина. Из-за тесноты ему пришлось разделить постель с татуированным гарпунщиком, дикарем по имени Квикег. В первый вечер он испугался, но на вторую ночь присоединился к дикарю в его языческой молитве, и они оба принесли в дар идолу Квикега сухари. Это действие было не только религиозной церемонией — оно символизировало также заключение союза между ними: своим участием в языческом ритуале накануне отплытия в море Измаил обозначил уход из мира христианской культуры и возвращение к племенной, охотничьей, мужской сущности. Он рассказывает:

…После всего этого мы разделись и улеглись в постель, каждый в мире со своей совестью и со всем светом. Но перед тем как уснуть, мы еще немного побеседовали. Не знаю, в чем тут дело, но только нет другого такого места для дружеских откровений, как общая кровать. Говорят, муж с женой открывают здесь друг другу самые глубины своей души, а пожилые супруги нередко до утра лежат и беседуют о былых временах. Так и мы лежали с Квикегом в медовый месяц наших душ — уютная, любящая чета.

Обратите внимание, что, несмотря на большую близость этих двух мужчин, описание Мелвилла исключает любую возможную сексуальную интерпретацию. Речь идет о беседе, о дружбе, об откровенности.

Так мы лежали в кровати, то болтая, то засыпая ненадолго, и чувствуя себя настолько непринужденно и по-приятельски свободно, что Квикег даже время от времени дружелюбно вытягивал свои коричневые татуированные ноги поверх моих… Нам было очень хорошо и уютно, тем более что на улице стоял мороз, да и не только на улице, но и в комнате, ведь камин-то был нетоплен.

Кстати, в том «Моби Дике», который я читал, были также рисунки, очень красивые деревянные гравюры, и одна из них описывает совместную позу Квикега и Измаила: двое обнявшихся мужчин курят общую трубку. Накануне вечером Измаил возражал против того, чтобы Квикег курил свою трубку в кровати, а сейчас он говорит:

Надо сказать, если накануне ночью я был решительным образом против того, чтобы он курил в постели, то теперь заметьте себе, как гибки становятся наши твердейшие предубеждения, когда их сгибает родившаяся между людьми любовь. И мне теперь как нельзя более приятно было, чтобы Квикег курил подле меня, и даже в постели, потому что у него тогда был такой безмятежный, довольный, домашний вид… Я только чувствовал живое сердечное удовольствие оттого, что делю одеяло и трубку с настоящим другом. Накинув на плечи косматые бушлаты, мы передавали друг другу курящийся томагавк до тех пор, покуда над нами не вырос незаметно и не повис, колыхаясь в свете зажженной лампы, синий балдахин дыма.

Эта картина, в которой сочетаются основы брачного единения и дружеского союза, дорога моему сердцу. Слова «любящая чета», сказанные об Измаиле и Квикеге, похожи на библейское «любезные и согласные в жизни своей», вызывающее в памяти Давида и Ионафана[95]и я не принимаю ту трактовку, которая ищет и там, и тут гомосексуальную связь. Когда двое спят в одной постели, курят вместе трубку, разговаривают, скрещивают ноги и говорят друг о друге: «Любовь твоя была для меня превыше любви женской»[96]— это свидетельствует о дружбе двух людей одного пола, которую те из нас, кому повезло, и женщины, и мужчины, знают на собственном опыте. И я повторяю: не ошибитесь в трактовке этой дружбы. Это мужская дружба, без которой не соберется компания для охоты и не будет удачным путешествие.

И действительно, именно такого рода дружбу можно найти во всевозможных компаниях охотников, и неважно, идет речь о скрещенных ногах двух охотников за китами, о боевом братстве солдат или о других литературных парах: Давид и Ионафан в Библии, Энкиду и Гильгамеш в шумерском мифе, Гекльберри Финн и Том Сойер у Марка Твена, Ахилл и Патрокл в «Илиаде», Кастор и Поллукс в походе аргонавтов.

Когда мы сталкиваемся с великой книгой вроде «Моби Дика» и пытаемся понять, в чем тайна ее очарования, то доля ответа на этот вопрос, на мой взгляд, кроется именно в сказанном. И вообще, если я уже упомянул об очаровании и поскольку я упоминаю в наших беседах те книги, которые очень люблю, которые составляют часть моей жизни и моего мира, я хочу сказать, что если бы Господь удостоил меня возможности — и права — написать свое имя на обложке какой-нибудь из них, это был бы «Моби Дик». Если бы мне был дарован ум и писательский талант, намного превосходящие те, что у меня есть, именно эту книгу я хотел бы написать. Вы, конечно, знакомы с мнением, что на литературном горизонте нет ничего нового, уже написано все и обо всем и каждая новая книга есть не что иное, как новая версия уже существующей. И действительно, это мнение в большинстве случаев справедливо. Но лишь до тех пор, пока вы не натыкаетесь на «Моби Дика». Каждый раз, когда я перечитываю его, я говорю себе: нет, все-таки еще можно написать книгу, подобно которой не было. Можно. Факт, что можно.