Два дня - Рэндалл Силвис

Две следующие записи, отчеркнутые тонкими сплошными линиями, не были датированы. И кроме них на этой странице больше ничего не было.

Я влюбился в умирающую девушку. Во всяком случае, она говорит, что умирает. Хотя выглядит вполне здоровой и сексуально привлекательной, как обладательница «Тройной короны».

Когда она спит, мне хочется овладеть ею. Мне хочется пожрать ее всю, заглотить без остатка, как заглатывает удав молодую антилопу. После этого я бы улегся на солнце, ощущая ее в своем нутре и слизывая со своих губ ее вкус, и проспал бы до тех пор, пока во мне не растворились бы все ее клеточки.

Пока Демарко читал эти отрывки, беспокойная мысль не давала ему покоя: «Кто этот персонаж? Может быть, Хьюстон пытался представить себе, что думает больной, страдающий психическим расстройством мужчина?»

А затем сознание сержанта пронзила еще более тревожная мысль: а что, если все это говорит не герой Хьюстона? Что, если это сам Хьюстон?

– Черт побери, – выругался Демарко.

Через минуту он достал календарь. Первая сцена была написана в воскресенье, следующая – в понедельник. А остальные были без даты. «Почему не все записи датированы? – задумался сержант. – Может, иногда Хьюстон делал их в спешке? Или недатированные записи были сделаны в тот же день, что и датированная запись перед ними? И имеет ли вообще это какое-то значение?»

По словам Нейтана Бриссена, Хьюстон думал, что нашел наконец свою Аннабел в стрип-клубе – примерно за шесть недель до своего исчезновения. Но что, если он знал ее еще раньше, до встречи в клубе? Что-то в этой женщине проняло его, взбудоражило его сознание. Может быть, он влюбился в нее. А может, и нет. Но на следующий день он продолжал о ней думать. Возможно, в тот вечер, в четверг, он пришел в ее клуб в первый раз. Сказала ли она ему – в их первую встречу, – что танцевала топлес? Наверное, сказала. И, может быть, Хьюстон рассказал ей о новом романе, который писал. Возможно, она узнала его – возможно, это она была влюблена! Как бы там ни было, но Хьюстон сделал свою последнюю запись – о пожирании ее живьем – в неустановленную дату.

В своем блокноте Демарко записал:

Не завладела ли им одержимость Аннабел и не привела ли эта одержимость к ее убийству?

Не помогла ли ему Аннабел расправиться с семьей?

Возможные мотивы других? Сумасшедший поклонник? Безумный напарник наркомана, порешившего мать Хьюстона? А может, у Аннабел был парень, и он узнал о ее шашнях с Хьюстоном? А если мотив – профессиональная зависть… Тогда кто? Дентон? Конеску? Кто-то еще?

Демарко какое-то время вчитывался в эти вопросы, размышляя над каждым. Зачем Хьюстону убивать Аннабел? И когда он мог ее убить? Никаких сообщений о пропавших стриптизершах не было. Как, впрочем, и неопознанных тел… Демарко зачеркнул первый вопрос и посмотрел на остальные. Наличие соучастника у наркомана могло бы объяснить два способа убийства – колотую рану у малыша и перерезанные горла у всех остальных. «Стоп! – сказал себе сержант. – Подожди. Ты же отождествляешь писателя с его героем. Но ведь все эти записи – вымысел. Просто выдуманная история. В ней описывается не Хьюстон».

Демарко уже был готов перечеркнуть все вопросы, но вдруг остановился, оторвал от бумаги ручку, еще раз перечитал вопросы и оставил их как есть.

Неужели писатель перевоплотился в своего героя? Неужели убийство матери и самоубийство отца надломили Хьюстона, породили в нем ярость, с которой он пытался бороться, но которую так и не смог обуздать? Демарко отлично знал, что такое подавляемая ярость. И понимал, как одно-единственное событие могло порушить всю благополучную прежде жизнь и оставить ее обрывки трепетать и беспомощно биться под дуновением ураганных ветров черной ночи.

Но разобраться во всем, что произошло с Хьюстоном, отделить зерна от плевел у Демарко пока не получалось. Существовала ли Аннабел в реальности? Как и стрип-клуб, в котором она якобы работала? Или они были писательским вымыслом? Где проходила черта, отделяющая Хьюстона от автора этих записей, изобличающих самые темные и низменные инстинкты мужчины? Сочинения Хьюстона раньше никогда не были настолько мрачными и зловещими. Где та оптимистичная, обнадеживающая история, о которой ему говорил Нейтан? Или до ее концовки было еще слишком далеко?

В этих записях сержанту представал совершенно другой писатель – не тот, которого он знал (или считал, что знает). Насколько его голос был неискренним и фальшивым? И насколько он отражал характер самого человека?

Демарко откинулся на спинку стула. И посмотрел на свои руки в белых перчатках. «А сколько в тебе самом притворства и фальши?»

– Мы все притворяемся и носим личину – каждый свою, – в голос ответил себе Демарко. – Настоящие мы только ночью.

Вернувшись в лес, Хьюстон пошел по своим собственным следам обратно к Брэдли. Чтобы свести свои шансы быть замеченным к минимуму, он старался все время держаться в зарослях и в то же время достаточно близко от группы зданий, чтобы высматривать удобное место для выхода из них. Такое место, где он бы не вызвал никакого подозрения, где его могли принять за какого-нибудь спортсмена-ходока, вышедшего на разминку, или какого-нибудь яппи-пантеиста, которому не достало ума отправиться на природу в подходящей для таких прогулок обуви.

«Вы должны предугадывать вопросы читателей, а потом обозначать и раскрывать их, – всегда повторял Хьюстон своим студентам. – Вопросы о мотивации. Намерениях героев. В произведении ничто не может происходить просто так, без умысла и конечной цели. Предугадывайте и раскрывайте».

Из леса ему хорошо были видны тыльные стороны двухэтажного, отделанного сайдингом коттеджа и небольшого, обшитого вагонкой домика. А между ними стоял гараж с галечным выездом на шоссе. Хьюстон свернул к этому гаражу, а затем, примерно в двадцати футах от кромки леса, наткнулся на выложенный из камней круг с обуглившимися головешками – кострище! Старый кухонный стул, полусгнившее сиденье на ржавой металлической раме. Сигаретные окурки, кем-то брошенные в костер и не долетевшие до него.

«Чье-то укромное местечко», – подумал Хьюстон. Он внимательно изучил оба дома. В деревянном домике темно, окна зашторены. На заднем дворе не было ничего, кроме пустого деревянного стола для пикника и двух лавок. Густую траву присыпали опавшие жухлые листья, принесенные ветром из леса. «Похоже, летний домик, – предположил Хьюстон. – Или охотничий». За двухэтажным домом он разглядел вычурные качели. Но их алюминиевая распорка была погнута. А красная краска уже потускнела от времени. «Должно быть, ребенок или дети, качавшиеся на этих качелях, стали слишком большими и тяжелыми для них. Возможно, они уже подростки». Как бы там ни было, но в доме тоже было темно и тихо. «Родители на работе, дети в школе», – сказал себе Хьюстон. Вход в гараж находился сбоку. В оконце его деревянной двери зазывно блеснул солнечный лучик. «Дверь может быть заперта, а может быть, и не заперта. Лучшего места ты не найдешь!»