Эксгибиционистка. Любовь при свидетелях - Генри Саттон

— Да — «виши», — ответил он. — Я, знаете ли… я не пью ничего, кроме шампанского, увы.

— Почему же «увы». Мой отец тоже ничего не пил, кроме шампанского. Но у нас еще есть время, чтобы что-нибудь выпить, не так ли?

— Да, — сказал он.

— Хорошо, — сказала она. — Морис, шампанского.

Ей не пришлось повышать голос. Гостиная ее апартаментов в «Хэмпшир хаусе» выходила прямо в небольшую кухоньку. Эти апартаменты принадлежали ей, но занимала она их только в ноябре, позволяя гостинице сдавать их в остальное время года. Так она не только экономила деньги, но и знала, что в ноябре, когда она приезжала сюда, номер всегда в ее распоряжении.

Появился Морис с бутылкой «тейтингера» 1947 года и двумя заиндевевшими бокалами в форме тюльпана, наполненными на три четверти.

Мелисса подняла свой бокал и сказала:

— За успех картины, наверное?

— За приятный вечер, — ответил Мередит. Он, выходит, не такой уж несносный! И она решила, что вечер обещает быть не слишком скучным. Конечно, она предполагала, что он привлекательный мужчина. Эти актеры такие. Красота — их бизнес. Но он превзошел все ее ожидания, оказавшись и не дешевкой, и не занудой. Он вовсе не выглядел сделанным из целлулоида, как многие, ему подобные, выглядят на экране.

Когда пришла пора ехать, он встал, вновь очень изящно и непринужденно, взял у Мориса ее пелерину, помог ей одеться, а потом подал руку.

— Ну, едем в кинотеатр, — сказал он. — Знаете, один сценарист рассказывал мне, что Эдмунд Берк как-то остроумно отозвался о Французской революции. Или, может быть, это был чей-то комментарий по поводу замечания Берка о революции. Не помню. Но тем не менее мысль замечательная: это все равно, что смотреть на Францию и оплакивать оперенье, когда птица умирает. Я надеюсь, что время от времени вы будете разглядывать прекрасное оперенье, и вам это не будет невыносимо скучно.

Как это он догадался, что она без особого энтузиазма предвкушала просмотр его картины? Да и догадался ли он? Может быть, это его собственное ощущение? Она одарила его улыбкой, словно оценила шутку, смысл которой был понятен лишь им двоим.

* * *

Картина имела огромный успех. Во всяком случае, когда экран погас, зрители стали шумно выражать свой восторг и аплодировать — что было неудивительно. Зал в основном заполнили сотрудники кинокомпании, акционеры с семьями и знакомыми. Картина и впрямь должна была побить все рекорды кассовых сборов, но новизна широкого экрана, продолжительность и масштабность картины, как и мощная рекламная кампания, предшествовавшая премьере, и убеждение кинокритиков, что жизнеспособность киноиндустрии зависит от популярности этой картины и их преувеличенных похвал — все это и определило успех фильма в куда большей степени, чем его художественные достоинства. И тем не менее, картина получилась очень неплохая. В ней было много батальных сцен, сцен казни и масса любовных сцен. Как странно, думала Мелисса, что вот она сидит в зале рядом с этим мужчиной и видит его одновременно на киноэкране, обнимающим другую женщину.

На экране он был такой обходительный! Она предположила, что во многом эта обходительность — результат тщательного монтажа, освещения и режиссуры, но она, тем не менее, не могла не признать, что оказалась во власти увиденного. Или это было воздействие причудливой комбинации экранного образа и его живого присутствия рядом с ней?

— У вас трудная работа! — прошептала она.

— Да, — сказал он. — И за эту работу неплохо платят.

Но даже его шуточки не могли развеять чары. Она поймала себя на том, что украдкой бросает на него быстрые взгляды. И почувствовала облегчение, когда любовная сцена на экране сменилась кровопролитным сражением.

Фильм закончился, стихли последние аплодисменты, и они сразу окунулись в многолюдье Бродвея, в толпу зевак, толпящихся за кордоном полицейских, на другую сторону улицы к «Астору». Как странно, думала Мелисса, вот я иду рядом с Хаусменом сквозь толпы народа после только что просмотренного фильма. Взгляды, шепотки, возгласы, приветствия, доносившиеся из гомонящей толпы за полицейским кордоном напомнили ей некоторые кадры фильма. Ей, богатейшей женщине в мире, было приятно хоть раз в жизни оказаться не в центре всеобщего внимания, оставаясь в тени Мередита Хаусмена.

Большой банкетный зал был уже заполнен — не только гостями, но и теле- и звукооператорами, инженерами и осветителями, кругом ярко и жарко горели юпитера, по полу змеились провода. Все это едва ли походило на банкетный зал, а, скорее, напоминало съемочную площадку. Их усадили во главе стола, и Мередит заказал шампанского. Говорить им почти не пришлось, потому что к Мередиту один за другим подходили какие-то люди и поздравляли его, или подходили к Мелиссе и поздравляли ее, благодарили за этот прием, за пожертвования, сделанные для фонда Харта. Потом во время небольшой паузы Мередит предложил ей потанцевать — чтобы немного передохнуть.

— Да, пожалуй, — согласилась она с благодарностью.

Они танцевали вальсы, фокстроты, танго, даже чарльстон. Она с удовольствием отметила, как он непринужденно и мастерски танцует. Это было ее первое наблюдение. Но очень скоро они затеяли своего рода состязание друг с другом и стали танцевать более чувственно и экстравагантно, приблизившись вплотную друг к другу. Ни он, ни она не хотели возвращаться к скучному сидению во главе стола и отвечать на по?правления, знакомиться с новыми людьми и выслушивать их благодарности. Но что еще важнее, ни он, ни она не хотели показывать свою усталость. Они были слишком элегантны, слишком совершенны, слишком воздушны, чтобы даже допустить мысль о своей предрасположенности к подобному проявлению бренности существования. С ним было так приятно танцевать и так приятно было осознавать, что на него устремлены глаза всех присутствующих в зале — и не только в этом зале, но и в гостиных и спальнях по всей стране: все незримо смотрели сквозь жерло этого ужасного приспособления, которое телеоператоры все время направляли на них.

Но и это еще не все. Больше, чем просто удовольствие от его умения танцевать, и больше, чем восхищение его выносливостью, и, возможно, вырастая из того и другого, было еще мощное чувство физической близости к его телу, которое заставляло ее трепетать. И ничего восхитительнее, удивительнее, чудеснее этого ощущения она не могла представить. Они танцевали медленный танец, и он прижимал ее к себе, они танцевали быстрый танец, и она кожей ощущала его мимолетные, скользящие прикосновения — и горела, горела…

— Вы восхитительный мужчина, — сказала она между танцами. И потом сама, едва сознавая, что говорит, добавила: — Долго нам еще надо оставаться здесь?

— Пойдемте сейчас, — предложил он.

— Но уже начали накрывать к ужину…

— Вы голодны? — спросил он.

— Нет, — ответила она. Во всяком случае, ужинать она не хотела.

Они быстро покинули зал, даже не удосужившись попрощаться с кем-нибудь. Она чувствовала себя как Золушка, убегающая с бала, но на этот раз принц был с ней. Они сели в лимузин и поехали в апартаменты Мелиссы в «Хэмпшир хаус».