Столкновение с бабочкой - Юрий Арабов

– И у нас тоже не все. Некоторые не воруют, а хапают. Их мы будем вешать на фонарных столбах в первую очередь. А Временное правительство – курам на смех. На них даже пулю жалко. Болтуны.

– Сам знаю, – вздохнул государь. – За этим и пришел.

– Что?.. Или я ослышался? – последние слова задели Троцкого, и в голосе его проснулся властный интерес.

– Нет. Не ослышались. Стечение обстоятельств. Игра случая… – Николай Александрович кашлянул и прикрыл правой рукой свой рот. – Мне сообщили, что господин Керенский учился в одной гимназии с вашим лидером… господином Ульяновым. И я подумал: может, это не случай, а перст судьбы?..

Глаза Николая Александровича сделались круглыми и мечтательными, как у ребенка. Так Манилов думал о воздушном мосте. Так малыши мечтают о киселе или варенье. Или о том, какая сказка будет рассказана им перед сном.

– И куда же указывает этот перст судьбы? – здесь Троцкий и Антонов-Овсеенко переглянулись.

– Я и сам пока не знаю.

– Врете, – резко сказал Лев Давидович. – Вы хотите возглавить революцию. Делать ее вместе с нами, превратив объективный исторический процесс в полнейший абсурд и клоунскую буффонаду.

– Возможно. Да. Я пока сам этого не решил.

– Ступайте прочь, гражданин Романов, – отрезал Троцкий. – И благодарите Бога, что я сегодня добрый. Ильич призывает нас к гуманизму. После того как эксплуататорские классы будут закопаны в землю. Но не раньше, слышите?.. Не раньше!..

– Безусловно. Расстрелять – дело нехитрое. Всего вам доброго, господа!.. Спасибо за понимание.

Государь надел на себя свою фуражку и вышел в коридор.

Троцкий покрутил указательным пальцем у своего виска и красноречиво посмотрел на хозяина кабинета.

Антонов-Овсеенко пожал плечами и тяжело вздохнул.

– А может… – начал он.

– Что «может»? – ворчливо переспросил Лев Давидович.

– Он – предлагает сотрудничество… – голос хозяина кабинета перешел на шепот.

– Врет.

– Возможно. Но я бы использовал шанс… Если мы поднимем вот этих… кто спит на полу в прихожей, никто костей не соберет.

– А мы их уже подняли, – зевнул Троцкий, снова потеряв свою агрессивность. – И что из того?

– Ну и плохо.

– Ну и хорошо, – отрезал Лев. – Загнать их обратно в казарму не составит труда.

– Каким же манером?

– Расстрелять каждого десятого, – Троцкий снял с носа пенсне и начал протирать его дамским батистовым платочком.

– А я бы все же сообщил Ильичу о его визите.

– И не подумаю.

– Тогда сообщу я…

Троцкий не успел ответить. Дверь отворилась, и на пороге класса снова возник государь император.

– Там… Среди ваших людей… – робко сообщил он. – Бунт!..

У ступеней дворца стоял черный автомотор с откидной крышей. В нем сидел господин с изодранным в кровь лицом. Его жилетка с уцелевшей пуговицей была также испачкана и, казалось, сама кровоточила.

Вокруг бушевали кронштадтцы. Один из них, потный, обросший щетиной, снимал с себя штаны. Судя по всему, он был предводителем. Толпа моряков улюлюкала и свистела.

– …Так, – сказал Лев Давидович государю, застыв на ступенях института и сверху оценивая ситуацию. – Ступайте отсюда, гражданин Романов. Здесь не без-опасно.

– Куда? – прошептал царь.

– К товарищу Антонову. Там переждете, когда эта буза кончится.

– А вы?..

– А мне отступать некуда. Это моя работа. Ну идите же, идите!.. – и он почти насильно запихнул государя в прихожую института и прикрыл за ним дверь. Вытащил из кобуры тяжелый маузер и пальнул из него в воздух. Толпа лениво оглянулась, как оглянулось бы многоголовое чудовище на жужжащего комара, который пытается ужалить.

– Это товарищ Троцкий, – догадался кто-то в толпе. – Да здравствует товарищ Троцкий и Петроградский совет! Ура!..

Сначала выстрелил один, потом другой, и скоро вся небольшая площадь перед дворцом задрожала от праздничного салюта.

– Да здравствует большевистский Кронштадт! Слава красным морякам!.. – и Лев Давидович дострелял всю обойму.

– Вы что здесь удумали? – вскричал он, спускаясь со ступеней и отдавая себя человеческому морю. Только опытные пловцы купаются в шторм, остальные лишь сидят на пляже и гадают, выплывет он или нет.

– Революцию делаем, Лев Давидович.

– А зачем штаны расстегнули?

– Чтобы эта министерская падла навсегда меня запомнила, – сказал предводитель.

Изодранный в кровь заложник сидел в машине, согнув плечи и дрожа, как кролик.

– Правильно мыслите, товарищ моряк! – Троцкий поднял кулаки в воздух и потряс ими. – Ваша как фамилия?

– Раскольников.

– Как у героя Достоевского. Хвалю. Это действительно падла. Ничтожный министр земледелия. В стране, где не решен земельный вопрос, есть еще и министр земледелия! Вы слышите этот пасквильный анекдот? Земли для народа нет, а министр земледелия есть! Позор!..

– …Позор! – закричали в толпе. – К черту минист-ров-капиталистов! Долой Временное правительство! Землю – крестьянам, фабрики – рабочим!.. Мир хижинам, война – дворцам!..

Человеческое море заволновалось и понеслось на Троцкого своей пеной.

– Не забудем, не простим! – выкрикнул Лев Давидович свой последний лозунг.

Здесь его схватили десятки рук и попытались вознести над толпой.

– Но я расстреляю всякого, кто убьет буржуазного министра без суда! – рыкнул Лев, уворачиваясь от рук, подобно куску льда. – Я буду стрелять днем и вечером… от заката до рассвета всех, кто презирает революционную законность и попирает ее анархическим кулачным правом!.. Вот вы, гражданин Раскольников… Вы же не юноша! А расстегнули портки, как гимназист… Вы еще и удой своей потрясите, если она у вас есть! Обнажите все шалоболы, чтобы до любого дошло: я – революционер!..

В толпе засмеялись.

– Чем вы хотите нас удивить? Тем, что в штанах есть то, что можно вынуть?

– Но ведь мочи нет терпеть… Когда революция? Чего вы нас гнобите? Революцию давай, революцию! – сорвался на крик матрос.

Толпа примолкла, слушая их разговор.

Троцкий подошел к Раскольникову вплотную и крепко поцеловал в губы.

– Вот тебе революция. Доволен? Все довольны или не все? – грозно спросил он. – Кто не согласен, сделать шаг вперед!

Нить диалога была утеряна. Пламенный оратор смешал карты, покрыв туза десяткой, и вызвал замешательство, которым можно было управлять. Куда его направить? – подумал он. – Во что обратить? В панику или обожание?