Иметь и не иметь - Эрнест Хемингуэй

Теперь его жена сидела, опустив голову на руки, и оба они неговорили ни слова. Ричард Гордон слышал тиканье часов, и внутри у него было также пусто, как тихо было в комнате. Немного спустя его жена сказала, не глядя нанего:

– Мне очень жаль, что так случилось. Но все кончено,разве ты не видишь?

– Да, если это так, как ты говоришь.

– Это не всегда так было, но уже давно это так.

– Я жалею, что ударил тебя.

– Ах, это не важно. Не в этом ведь дело. Это былапросто форма прощания.

– Перестань.

– Мне нужно собираться, – сказала она оченьустало. – Боюсь, мне придется взять большой чемодан.

– Утром соберешься, – сказал он. – Все можносделать утром.

– Лучше я это сделаю сейчас. Дик, так будет легче. Но яочень устала. Я ужасно устала от всего этого, и у меня разболелась голова.

– Ну, как хочешь.

– Господи, – сказала она. – Как бы я хотела,чтоб этого не случилось. Но оно случилось. Я постараюсь тебе все тут устроить.Нужно будет взять кого-нибудь для услуг. Если б еще я не наговорила стольковсего или если б ты меня не ударил, может, и можно было еще все уладить.

– Нет, все было кончено еще до этого.

– Мне так тебя жаль. Дик.

– Не смей жалеть меня, или я опять тебя ударю.

– Пожалуй, мне будет легче, если ты меняударишь, – сказала она. – Мне очень жаль тебя. Очень.

– Иди к черту.

– Мне жаль, что я сказала, будто ты плохой любовник. Яв этом ничего не понимаю. Ты, наверно, замечательный.

– Думаешь, ты – совершенство? – ответил он. Онаопять заплакала.

– Это хуже пощечины, – сказала она.

– А что ты про меня сказала?

– Не знаю. Не помню. Я была так зла, и ты мне сделалтак больно.

– Так ведь все уже кончено, зачем же сердиться?

– А я не хочу, чтобы все было кончено. Но теперь ничегоуже не поделаешь.

– Тебе остается твой пьяница-профессор.

– Перестань, – сказала она. – Давай кончимразговор и замолчим.

– Давай.

– Хорошо?

– Да.

– Я буду спать здесь.

– Нет. Можешь лечь на постели. Можешь. Я сейчас ухожуненадолго.

– Не уходи.

– Мне нужно, – сказал он.

– До свиданья, – сказала она, и он увидел ее лицо,которое он всегда так любил и которое никогда не портили слезы, ее черныелоконы, ее крепкие маленькие груди под свитером, касающиеся края стола; столскрывал от него остальное, все, что он так любил, и, казалось ему, умелрадовать, но, как видно, это ничего не спасло, и когда он выходил, она смотрелачерез стол ему вслед, опустив подбородок на сложенные руки, и плакала.

Он не взял велосипеда и пошел пешком. Луна уже взошла, идеревья темнели на фоне неба, и он шел мимо деревянных домов с узкими дворикамии запертыми ставнями, сквозь которые пробивался свет; немощеными переулками сдвойным рядом домов; кварталами кончей, где все было чинно, надежно упрятано отпосторонних взоров – добродетель, неудачи, недоедание, овсяная каша и варенаярыба, предрассудки, порядочность, кровосмесительство, утешения религии; мимоярко освещенных, с распахнутыми дверьми, кубинских «болито», деревянных лачуг,в которых только и было романтического, что их имена: Чича, Красный домик; мимоцеркви из каменных блоков, с треугольными остриями шпилей, безобразноторчавшими в лунном небе; мимо живописной в лунном свете громады монастыря счерным куполом и обширным садом; мимо заправочной станции и ярко освещеннойзакусочной возле пустыря, где когда-то была миниатюрная площадка для гольфа; позалитой светом главной улице с тремя аптеками, магазином музыкальныхинструментов, пятью еврейскими лавками, тремя биллиардными, двумяпарикмахерскими, пятью пивными, тремя павильонами с мороженым, пятью сквернымии одним хорошим рестораном, двумя газетными киосками, четырьмя лавкамиподержанных вещей (в одной из них также изготовлялись ключи), фотографией,одним большим домом с конторами внизу и четырьмя зубоврачебными кабинетами вверхних этажах, магазином стандартных цен, отелем на углу и стоянкой таксиперед ним; и, обогнув отель, улицей, ведущей к «джунглям», мимо большогонекрашеного деревянного дома, из окон которого доносились звуки пианолы и вдверях стояли девушки, а рядом на тротуаре сидел матрос; и потом задворками,мимо кирпичного здания суда с освещенным циферблатом часов, показывавшихполовину одиннадцатого, мимо тюрьмы, выбеленные стены которой блестели в лунномсвете, к подъезду «Поры сирени» в глубине переулка, запруженного автомобилями.

«Пора сирени» была ярко освещена и полна народу, и когдаРичард Гордон вошел, он увидел, что игорный зал переполнен; рулетка вертелась,и маленький шарик звонко пощелкивал о металлические перегородки, рулеткавертелась медленно, шарик жужжал, потом, щелкнув, подпрыгивал и останавливался,и тогда ничего не было слышно, кроме скрипа рулетки и стука фишек. В баре самхозяин стоял у стойки вместе с двумя барменами и сказал ему:

– Привет, мистер Гордон. Что будете пить?

– Не знаю, – сказал Ричард Гордон.

– Вы плохо выглядите. Что такое? Вы нездоровы?

– Нет.

– Я знаю, что вам приготовить. Такое, что прямо – ух.Пили когда-нибудь испанский абсент – ojen?

– Давайте, – сказал Гордон.

– Выпьете, сразу станет хорошо. Захочется всех кругомпоколотить, – сказал хозяин. – Ojen экстра для мистера Гордона.

Не отходя от стойки, Ричард Гордон выпил три экстра, нолучше ему не стало; мутный, сладковатый, отдающий лакрицей напиток никак на негоне подействовал.

– Дайте мне что-нибудь другое, – сказал онбармену.

– Что такое? Вам не нравится ojen экстра? –спросил хозяин. – Вам не стало хорошо?

– Нет.

– После ojen экстра надо пить с разбором.

– Дайте мне чистого виски.