Дипломатия и дипломаты. Из истории международных отношений стран Запада и России - Коллектив авторов

сократить вооружения и перераспределить национальные золотые запасы между странами в форме долгосрочных ссуд, Ллойд Джордж вслед за упоминанием о якобы двух попытках усадить Россию за стол переговоров весной 1919 г. и летом 1920 г. заявил: «Ходят упорные слухи о создании крупных армий, о громадных полчищах свирепых революционеров, готовых обрушиться на Европу и низвести страны до того же состояния голода, разрухи и эпидемий, как и в России»[424]. «Поставив ребром» вопрос о признании советским правительством внешних финансовых обязательств, британский премьер назвал его главным условием разрешения «русского вопроса» и возвращения РСФСР в лоно цивилизованных межгосударственных отношений[425].

Во время частной беседы с Чичериным 14 апреля, организованной главой Сент-Джеймского Кабинета на вилле Альбертис под Генуей – временной резиденции британской делегации, Ллойд Джордж попытался убедить собеседника в том, что Антанта предлагает России лишь руководствоваться принципами – одинаковыми для всех государств, которые одновременно выступали как кредиторами, так и дебиторами во взаимных расчетах. При этом он сослался на прецеденты из истории англо-французских отношений XVIII–XIX вв., когда Лондон и Париж после вооруженных конфликтов обычно соглашались на удовлетворение взаимных материальных претензий за понесенный ущерб. Кроме того, Ллойд Джордж указал, что требовать от членов Антанты компенсации за интервенцию в объеме более 39 млрд зол. руб. все равно, что побуждать их выплачивать контрибуцию как проигравших войну держав бывшего Четверного союза, хотя общая сумма русских долгов могла быть уменьшена с учетом этих претензий. Фактически британское правительство предлагало Москве компромисс: списать все военные займы России, сократив проценты по ее довоенным долгам, связанным с частной собственностью физических лиц, которым советские власти должны были либо возвратить прежнее имущество, либо возместить понесенные убытки[426].

Д. Ллойд Джордж, Л. Факта и Л. Барту на Генуэзской конференции, 1922 г.

15 апреля Чичерин сообщил в Москву, что главным требованием британской стороны являлось признание обязательств по восстановлению прав собственности подданных Соединенного Королевства, пострадавших от национализации, через передачу бывшим владельцам ранее принадлежавших предприятий в долгосрочную аренду, либо выплату им эквивалентной компенсации[427]. В этой связи нарком предлагал советскому руководству, сохранив монополию внешней торговли, частично признать довоенные долги царского правительства нерезидентам – держателям российских ценных бумаг. С этой целью Чичерин признавал возможным согласовать со странами Антанты схему погашения бумаг после пятилетнего моратория (позднее он был увеличен Чичериным до 30 лет), осуществить перевод бывшей иностранной собственности в концессии, но лишь в случае предоставления РСФСР Великобританией крупного торгового кредита[428]. Тогда из общей суммы российского иностранного долга в 18,5 млрд зол. руб. (включая более 6 млрд, финансовых требований со стороны Великобритании) погашению с процентами подлежало бы не более 6 млрд зол. руб., из которых примерно половина приходилась на Соединенное Королевство.

Но и эта сумма показалась Москве слишком обременительной, поскольку означала бы выделение до 80 % бюджета РСФСР на ежегодные выплаты по финансовым обязательствам[429]. Поэтому инициатива Чичерина не встретила поддержки председателя Совета Народных Комиссаров (СНК) В.И. Ленина, который телеграфировал главе делегации о принципиальной нецелесообразности таких уступок Лондону. Глава советского правительства даже назвал предложения наркома «сумасшествием», пригрозив поместить его в санаторий, отправить в отставку членов делегации и публично дезавуировать любое соглашение с Западом, подписанное без санкции Политбюро ЦК ВКП(б)[430]. Аналогичным образом не нашло понимания у кремлевского руководства и предложение Красина признать довоенные долги России в сумме 8 млрд зол. руб., добавив к ним еще 3–4 млрд зол. руб. компенсации за национализацию иностранного имущества. Взяв курс на срыв форума, Ленин 30 апреля 1922 г. телеграфировал Чичерину: «Новая конференция месяца через три для нас самая выгодная вещь. Не берите на себя при закрытии Генуэзской конференции ни в коем случае ни тени финансовых обязательств, никакого даже полупризнания долгов и не бойтесь вообще разрыва. Особое мнение т. Красина показывает, что его линия абсолютно неверна и недопустима. Независимо от хода и исхода финансовых переговоров еще раз резко выдвиньте вопрос о взаимном обязательстве для сохранения мира и поддержите его хотя бы в той неудовлетворительной форме, которую дает Ллойд Джордж»[431]. Аргументация наркома о желательности все же договориться с британским премьером, позиции которого в течение трех месяцев могли серьезно пошатнуться в результате провала переговоров в Генуе, также не имела успеха.

Хорошо известно, что молниеносное, хотя и подготовленное визитом Чичерина в Берлин накануне конференции, заключение советско-германского договора в Рапалло 16 апреля 1922 г. произвело на всех участников конференции, и прежде всего британцев, впечатление «разорвавшейся бомбы». Явившись личным триумфом главы НКИД, которого и до, и после Генуи считали германофилом, подписание сепаратного Рапалльского соглашения свидетельствовало о провале дипломатии Ллойд Джорджа [432]. Важнейший пункт этого документа фиксировал взаимный отказ РСФСР и Германии соответственно от получения репараций в сумме более 16 млрд зол. руб. и компенсации стоимости собственности, потерянной немцами в России. Указанная договоренность могла стать опасным прецедентом для государств Антанты, категорически возражавших против «нулевого варианта» решения проблемы российских долгов[433]. Неслучайно в телеграмме Чичерину глава СНК указал, что «русско-германский договор должен служить как единственная модель международного соглашения, приемлемого советским правительством»[434].

Подписание договора в Рапалло, 1922 г.

Тем удивительнее выглядело мнение некоторых советских участников конференции о том, что подписание Рапалльского трактата было чуть ли не инспирировано Ллойд Джорджем для эвентуального создания противовеса Франции, а в случае разрыва с ней – образования новой политической комбинации в составе Великобритании, Италии, Германии и России[435]. На самом деле, как свидетельствовало, к примеру, письмо генерала Й. Гамильтона – бывшего командующего объединенными войсками союзников на полуострове Галлиполи, который в рассматриваемый период являлся одним из руководителей влиятельной организации ветеранов мировой войны под названием Британский легион, высшие военные круги Великобритании располагали информацией о секретном оборонительном соглашении, которое будто бы подписали Советская Россия и Германия. Как с тревогой 5 апреля 1922 г. сообщал Черчиллю отставной генерал Гамильтон, по этому соглашению Москва и Берлин обязывались прийти друг другу на помощь в случае нападения Польши на одного из двух подписантов. Согласно его оценке, большевики были способны легко спровоцировать такое нападение, что делало Германию ключевой страной в противодействию победному маршу большевизма по Европе[436].

Беседа представителей Антанты в резиденции итальянского премьера на вилле Раджи 18 апреля сосредоточилась на формулировании политики в отношении РСФСР после «нового Бреста». Как заявил Ллойд Джордж, «действительная опасность состояла в объединении интересов Германии и России, а не Германии и большевиков». «Большевизм – прошедшая фаза, – продолжал глава Сент-Джеймского Кабинета, – поэтому рано или поздно,