Звезда волхвов - Арина Веста

Неуверенно ступая, Флора проводила его до дверей:

— А знаешь, почему я выбрала тебя? — внезапно спросила она. — Все оказалось так просто. Ты позвонил и назвал свою фамилию: Севергин. Твое родовое имя идет от Сварога, Творца всей Поселенной. «И после Сварога княжил его сын именем Солнце, его же рекут Даждьбог, бе муж силен и славен…» Твой Род, твое мужество отмечено солнечным огнем и чистотой… А ты думал, я всех гостей встречаю голая?

— Теперь я понимаю, что это был только символ, что-то вроде «нагой истины».

— Все в нашем мире — лишь символы… Прощай, мой Яхонт-Князь.

— Прощай, царица Флора.

Жизнь — обман с чарующей тоскою.

С. Есенин

Перед постригом надлежало снять всю одежду и облачиться в просторную белую рубаху. Послушник Иоиль исполнил все с замершим сердцем. Сквозь босые ступни в тело проникал ледяной холод подземелья.

По обе стороны узкого коридора плечом к плечу стояли иноки. Темные монашеские одеяния не отражали света и казались тесно спаянным монолитом. Слабое движение воздуха в подземелье волновало и покачивало огненные языки свечей в руках братии. Пламя выхватывало из тьмы лица и сжатые ладони, и они парили во тьме, как лики на темной иконе. Даже в эти минуты, полные трепета и благоговения, Иоиль продолжал думать о живописной стороне того, что видел и ощущал. Он словно снял оклад со старинного образа и с удивлением увидел, что под окладом нет доличного письма, и мастер, торопясь продать икону, выписал только лик и узкие, похожие на рыбок ладони поверх темного грунта.

Его темени мягко коснулись, и он, вспомнив очередность обряда, покорно опустился на колени. Низко склонив голову и по-звериному переставляя руки и ноги, он шел по каменистому полу. Его опущенный взор видел только грубые башмаки братии. Острые камни жалили колени и ладони, до крови раздирая кожу. Мучительное проползание на четвереньках — означало слепую, животную жизнь в тисках плоти. Тьма и могильный холод — смерть тела. Прикрыв его голову мантиями, как черными крыльями, монахи ведут его в храм. Незримый хор поет грустный тропарь о блудном сыне:

— «Объятия отча отверзти ми потщися: блудно иждих мое житие…»

Низкий мелодичный гул, похожий на шум волн, заставляет вибрировать тело, жилы напрягаются, как звучащие струны. Иоиль падает ниц перед алтарем. Его поднимают и ставят на колени. Всем своим существом он ловит теплый, дрожащий от чувства голос настоятеля, и отзывается этому гласу с доверием и сыновней любовью:

— Брат наш постригает власы главы своея во знамение отрицания мира и всех яже в мире, и во отрезание своя воли от всех плотских похотей. Во имя Отца, Сына и Святого Духа!

Над его головой хищно щелкают ножницы, лязгает сталь.

— Господи, помилу-у-уй! — нежно и умиленно выводит хор.

Отец настоятель берет одну за другой части монашеской одежды и подает братиям.

— «Аз язвы Господа моего Иисуса Христа на теле моем ношу», — возглашает настоятель.

На плечи Иоиля надевают черную рясу: «ризу радования», напоминающую о смерти и Страшном суде, и кожаный пояс в знак умерщвления плоти и обновления духа. Следом подают мантию — «ризу спасения» и камилавку — «шлем спасения», на которую набрасывают тонкое черное покрывало: «во еже не видети суеты мира». Напоследок настоятель вкладывает в ладонь Иоиля четки — «меч духовный на оборение духов злобы поднебесной». Ослепнув от терпких слез, Иоиль едва находит руку настоятеля, чтобы коснуться ее губами. Ему помогают подняться и братски лобызают в губы и щеки.

Протяжное било созывает монахов в трапезную, со сдержанной радостью братья спешат к выходу из подземелья.

* * *

Ночью Иоиль не спал, ожидая, когда за ним придут. Мысли о предстоящем затворе больше не страшили его. Мрачное подземелье виделось ему брачным чертогом, соединяющим его с той, кого он любил. Владыка сказал, что девушка нашла вечное упокоение в пещерах под монастырем, и он с горькой отрадой думал, что ее тело не подвергнется посмертному надругательству, каким ему представлялось расследование и вскрытие. Подземелье станет ее гробницей, а монастырь — памятником их короткой любви. Он так и не смог побороть ее, эта проклятая им самим, изувеченная любовь продолжала жить под спудом обетов и жестокой беспощадной муштры, которой он подверг свое тело и душу. И с наступлением темноты по нахоженной тропе приходили горькие и счастливые воспоминания. Они уже были помолвлены, и они обязательно бы поженились, если бы не эта находка. Она была рядом, когда из серебряного ковчежца, вправленного в икону, он извлек план подземелий Велесова холма, и девушка через его плечо заглянула в карту…

В полночь келейник владыки повел Иоиля в подземелья. Они долго петляли по галереям, пока не пришли к затерянным в катакомбах «печорам». В узкую, похожую на щель дверцу можно было войти, только согнувшись. Потолок нависал так низко, что Иоиль так и не сумел расправить спину. Уходя, келейник не оставил ему ни воды, ни огня. За узкой дверью исчез мерклый отблеск свечи. Нахлынувшая тьма отозвалась вспышкой света в открытых, внезапно ослепших глазах. Лязгнул засов, загремели камни. Тит закладывал выход крупными камнями, запечатывая узкий выход из его гробницы.

В могильной тьме и тишине предвечный мрак охватывает душу. Тишина упруго давит на барабанные перепонки, и узник слышал только скрип своего дыхания и тугие удары сердца.

«Мрак по Дионисию Ареопагиту тождествен ослепительному свету, — шепчет инок, но не слышит своего голоса. — Этот свет превыше солнечного, ибо он — свет внутреннего Преображения. Все во Вселенной непрерывно преображается, излучает, движется и горит, не сгорая. Мир есть Купина Неопалимая. И только этот Путь Преображения дает новое постижение и глубину разуму человеческому»…

Мягкий шепот и движение невидимых крыльев наполняют его узкий гроб. Шепчет ледяной мрак пещеры, и он уже не отличает своих мыслей от этого властного шепота. Тьма колеблется, как бархатный занавес, и мягко щекочет глазные яблоки. Постепенно он теряет ощущение времени и земной тяжести. Изредка грубый животный голод и жажда напоминают о том, что он еще жив. Тело беззвучно вопит о воде, о хлебе и корчится от мук. Он впервые молит Всевышнего о жизни и спасении здесь, на земле. Внезапно стены становятся прозрачными, как лед, подсвеченный солнцем. Высокий старец в сияющих ризах, слегка нагнувшись, ступает под низкий свод. Поклонившись Иоилю, он ставит на выступ стены кувшин воды и кладет осьмушку ржаного хлеба. Благословив Иоиля, старец медленно уходит сквозь стену, и дивный светоч гаснет. Впиваясь зубами в хлеб и жадно выпивая воду, Иоиль плачет, и обильные слезы обжигают лицо, как расплавленный воск.

Скажи мне, кудесник, любимец богов?