В прорыв идут штрафные батальоны - Евгений Погребов

Настроение было отравлено. Отказавшись от традиционного посошка, предложенного хозяином, гости стали прощаться, потянулись к шапкам и шинелям.

Не сговариваясь, Колычев и Упит вышли наружу одновременно. Некоторое время шли молча. Им казалось, они это чувствовали, что понимают друг друга без слов, что мысли и чувства их схожи и им сейчас необходимо, как отдушина, это общение.

Они и впрямь думали об одном и том же — о недосказанности, которая скрывалась за пьяным выпадом Сачкова против Упита.

— Сачков не зря меня о Берзине спрашивал. Знал я его, и близко, — будто отвечая на невысказанный вопрос Колычева, признался Андрис. — И не верю, что он мог изменить делу революции. Такие, как он, не изменяют. Для них честь дороже жизни.

— А кто такие Медведь, Фомин и Запорожец?

— Это руководители Ленинградского ЧК — тогда, когда убили Кирова. Тоже соратники Дзержинского. Думаю, что за то и поплатились, что троцкистский заговор вовремя раскрыть не смогли. А не потому, что враги народа, как их объявили.

— А самого Сачкова давно знаешь?

— Да нет, в резерве познакомились, вместе назначение в батальон получили. Злобный тип. Я зарекся с ним в компании бывать. Как нажрется, так сразу Колыму вспоминать. Как над людьми издевался. Выкатит зенки и злобствует. Свихнулся на пачках трупов. Только б гноил да расстреливал. Рассказывал, что даже живьем людей в шахту сбрасывал…

— У всех у них, кто в лагерях служил, с психикой не в порядке, что ли? Доценко вон тоже — пес цепной.

— Комбат тоже в лагерях служил, а по нему не скажешь. Человек как человек

— Не с комбатом случайно служил? Уж больно на человека похож

— Нет, я в Пензе при областном управлении служил. Ни в лагерях, ни на Колыме никогда не был, — серьезно ответил Упит.

Прощаясь, Павел задержал его руку в своей. Это был знак признания.

* * *

Вместо запланированного смотра объявлено всеобщее построение.

Батальон выстроен на церковной площади. Роты стоят колоннами по четыре в ряд, без интервалов, П-образным порядком, обращенным к братской могиле, где на временно сооруженных подмостках представлено все командование батальонов. Над солдатским строем вьется парок дыхания.

Под неумолчный вороний гомон комбат зачитывает приговоры военного трибунала: «За вооруженный грабеж и убийство гражданского населения и военнослужащих Сафроненко, Чернюк, Рогов и Колышкин приговариваются к высшей мере социальной защиты, а остальные к десяти годам тюремного заключения. Приговор в отношении Сафроненко, Чернюка, Рогова и Колышкина приведен в исполнение».

Балтус свернул листок и спрятал его в папку. Обвел долгим взглядом солдатский строй, будто выискивал тех, кто затаился и избежал заслуженной кары.

— Штрафники! Формирование и боевая подготовка батальона закончены. С часу на час ожидается приказ командования об отправке батальона на фронт. Я знаю, для большинства из вас это тот решающий день и час, которого с нетерпением ждут те, кто готов честно искупить вину на поле боя. Смыть кровью позорное пятно из своей биографии и снова стать в ряды достойных граждан и защитников нашей великой социалистической родины. И не обязательно кровью, как было раньше. Обращаю на это ваше внимание особо. Мною получено распоряжение командования о представлении к оправданию тех штрафников, кто не будет ранен, но проявит в бою особую отвагу и мужество. Более того, командованию батальона предписано представлять таких штрафников к награждению орденами и медалями. И я воспользуюсь этим правом.

Но я знаю также, что среди вас есть и те, кто пришел в батальон вовсе не за тем, чтобы рассчитаться со своим уголовным прошлым, стать на путь исправления. Это отпетые мерзавцы типа Сафроненко и Рогова, их подручные и приспешники. Они и здесь пытались заниматься грабежами и убийствами, намеревались совершить дезертирство, чтобы уйти от заслуженного наказания.

Таких мало. Но они есть. И для них я специально повторяю: в прифронтовой полосе действуют другие законы. Не только за бандитизм и уголовщину, но за любое нарушение или неисполнение приказа командирам взводов и рот дано право применять оружие и расстреливать виновников на месте. Я повторяю — за любое!

Каждый день на фронтах гибнут десятки тысяч лучших сынов Родины, ее несгибаемых защитников. В порядке высшей справедливости у нас нет права за их счет быть милосердными хоть и к своим, но врагам. Потому что бандит — грабитель, дезертир и трус — изменник, тот же враг, ничем не лучше фашистов. По сути — их прямой пособник

Я уверен, батальон выполнит любой приказ командования, а его солдаты мужеством и отвагой возвратят себе честное имя, станут полноценными гражданами и воинами нашей великой Родины. Враг будет разбит, победа за нами!…

Объявленный комбатом приговор трибунала новостью для штрафников не стал. Еще накануне беспроволочный телеграф распространил по подразделениям его изложение. Но штрафники знали даже больше того, что содержалось в прокурорском вердикте.

Знали, что до расстрела Соболь не дожил. Не обмануло изощренное чутье Каширу, продал его подельник на первом же допросе. Выдавая страх по собственной шкуре за чистосердечное признание, сдал и всех остальных участников ночных грабежей и убийств. На что рассчитывал, чего хотел? На приговоре трибунала это обстоятельство отразиться не могло. Высшая мера ему была предопределена.

Осталось неизвестным, как удалось-таки Кашире отравить бывшего дружка, чьей была та рука, что по указке вожака переправила из батальона хлебную пайку с ядовитой начинкой. Но расстался Соболь с жизнью на несколько дней раньше Каширы.

Получил новый срок и был отправлен в армейскую отдельную штрафную роту Сахно.

Впрочем, судьба уголовников была предсказуемой и могла взволновать разве что сообщников. А вот близость скорой отправки на фронт, как сообщение о прибытии идущего с многочасовым опозданием поезда, возбудило в ожидающих посадки людях массу разговоров и предположений — куда?

Сигнал тревоги прозвучал за час до подъема. И никто из штрафников не обманывался, по какому поводу неурочный подъем. В ожидании отправки спали на увязанных вещмешках под головами. Командиров рот подняли и вызвали в штаб еще раньше. Сквозь непроглядную ночную тьму от площади доносились звуки неясного движения и урчание прогреваемых моторов. Они снимали последние сомнения: отправка. Проходя вдоль колонны «Студебеккеров», Павел пересчитал грузовики — шестнадцать. Расчет прост. Одна посадка — семь взводов, если битком. Чтобы перекинуть весь батальон, потребуется семь-восемь ходок. А значит, путь на колесах не долог. Вероятней всего, до ближайшей железнодорожной станции или полустанка.

Колычеву повезло. Почему-то его роту начальник штаба предназначил на посадку первой. Солдаты оставались без горячего завтрака, но зато получали возможность выбрать лучшее место и время на обустройство без спешки и нервотрепки.