Меч Юга - Дэвид Вебер

- Можно и так сказать, - признал он. - Имей в виду, когда мы впервые встретились, я не ожидал, что наша дружба продлится так долго. В основном потому, что я не ожидал, насколько долго продержится Базел! Знаю, что ты знаком с ним не так давно, как я, но я почти уверен, что ты уже можешь понять, почему он не стал самым... осмотрительным дипломатическим заложником в истории.

- Дипломатический заложник? - движущиеся руки Кенходэна остановились. - Базел был дипломатическим заложником?

- Конечно, он был им.

Брандарк, казалось, был немного ошеломлен удивлением Кенходэна, и Кенходэн отложил свою тряпку для полировки, откинулся на спинку стула и положил обе руки на стол, скорее как человек, собирающийся с духом.

В некотором смысле они с Брандарком стали даже ближе, чем с Базелом или Венситом. Даже при том, что он не мог себе объяснить, в чем была причина, он был вынужден признать, что действительно была причина, по которой Венсит не мог заполнить зияющую пустоту там, где должна была быть его память. Ему это не нравилось, он не мог по-настоящему принять это, но все же он пришел к выводу, что у него не было выбора, кроме как терпеть это... и утешать себя верой в то, что рано или поздно, если они оба выживут, Венсит действительно расскажет то, что ему нужно было знать. В то же время, однако, молчание волшебника стояло между ними, как скрытый стержень напряженности в основе их отношений.

Базел знал о прошлом Кенходэна не больше, чем сам Кенходэн, и он относился к амнезии Кенходэна так же, как к физическим шрамам рыжеволосого мужчины. Это было просто частью того, кем был Кенходэн, раной, которую нужно было принимать с сочувствием и состраданием, но не какой-то ужасной тайной, которой ему приходилось жонглировать в противовес другим, потрясающим обязанностям. Он стал надежным компаньоном, другом и источником силы, но в его отношениях с Кенходэном тоже было что-то, какая-то скованность. Это не имело никакого отношения к амнезии человека; Кенходэн был уверен в этом. Но в то же время, сам не зная почему, он был уверен, что у Базела были свои причины - вполне возможно, причины, связанные с его защитническим долгом перед Томанаком, - которые заставляли его иногда очень, очень внимательно следить за своими словами. Ни за что на свете Базел Бахнаксон не стал бы ему лгать; Кенходэн был уверен и в этом. Но не лгать - это даже отдаленно не то же самое, что говорить всю правду. Кенходэн часто задавался вопросом, не была ли его сверхчувствительность к своей амнезии причиной того, что он представлял себе эту слабую грань стеснения в Базеле, но каждый раз, когда он размышлял об этом, он возвращался к выводу, что это не так.

Но Брандарк не был защитником Томанака и уж точно не был волшебником. Как и Базел, он знал о прошлом Кенходэна не больше, чем сам Кенходэн, но у него не было секретов, которые нужно было защищать, и не было божественных указаний относиться к Кенходэну иначе, чем как к товарищу по оружию одного из его ближайших друзей. И, как и Базел, он принял амнезию Кенходэна так же, как принял бы любую другую рану, и он приветствовал Кенходэна так же, как приветствовал бы любого из других друзей Базела.

Это было важно. Кенходэн очень сомневался, что Брандарк даже начал в полной мере осознавать, насколько это важно. Того, что кто-то относился к нему так же, как они относились бы к любому другому, было бы более чем достаточно, чтобы заставить его молитвенно благодарить Брандарка, но Брандарк был не просто "кем-то".

Кенходэн быстро обнаружил, что капитан "Повелительницы волн" был еще большим вызовом стереотипу градани, чем он думал сначала. При их первой встрече он признал, что у Брандарка удивительно острый ум, но после вечера, когда он слушал, как градани и Венсит спорят о философии и древней истории, он понял, что Брандарк также был серьезным ученым, достаточно информированным, отточенным, грамотным и начитанным, чтобы спорить с Венситом из Рума лицом к лицу... и побеждать. Едва ли это было частью традиционного образа градани!

Как будто этого было недостаточно, Брандарк был также удивительно опытным музыкантом. Кенходэн заметил три ящика с инструментами в то первое утро; с тех пор Брандарк вытащил еще с полдюжины, и Кенходэн подозревал, что где-нибудь в углу могут быть спрятаны и не замечены еще больше. И это было еще одной причиной, по которой ему было комфортно с Брандарком, потому что он обнаружил, что сам тоже музыкант.

Это было похоже на его умение владеть мечом, о приобретении которого он не помнил... и о котором он никогда не подозревал, пока не увидел арфу. Брандарк принес ее на вторую ночь их пребывания на борту, и что-то похожее на сосульку молнии пронзило Кенходэна, когда он увидел это. Он протянул руку, не спрашивая разрешения - даже не задумываясь - и взял арфу из удивленных рук Брандарка. Градани начал задавать вопрос, несомненно, для объяснения, но затем руки Кенходэна скользнули по струнам арфы, и Брандарк откинулся на спинку стула, его глаза расширились, а уши наполовину прижались от удовольствия, когда на него полилась музыка.

Кенходэн на самом деле мало что помнил из той ночи. Ноты и мелодия текли сквозь него, играя на нем, как будто он был арфой, унося его из большой каюты "Повелительницы волн" в место, где, по крайней мере, на эти несколько мгновений, его искалеченное прошлое ничего не значило. Место, где он был одновременно лишь единственной рябью нот, затерянной в великой мелодии, льющейся из арфы, и в то же время цельным - завершенным и умиротворенным, каким он никогда не был с того момента, как Лиана впервые спросила его о шрамах, о которых он и не подозревал.

Эта любовь к музыке была связующим звеном между ним и Брандарком, которое проникало прямо в душу, и ее открытие было бесценным даром. Когда Кенходэн, наконец, снова всплыл на поверхность музыки, снова открыл глаза, он увидел, что остальные - даже Венсит - смотрят на него с восхищенными выражениями людей, которые были перенесены за пределы самих себя на крыльях самой Чесмирсы. Он оглянулся на них, гадая, что произошло, его разум все еще был затуманен глиссандо нот арфы, и понял - наконец-то