«Улыбчивый с ножом». Дело о мерзком снеговике - Николас Блейк

Схватка была ожесточенной, однако пятеро против одного – слишком неравные силы, даже против человека, знающего, что поражение означает смерть. Они навалились на Питера, прижимая коленями к полу. Тяжело дыша, Гольтц наклонился и грубо сорвал с него усы.

– Вы видите? – воскликнул он.

– Боже! Проклятый шпион!

Затем они привязали Питера к скамье, растянув ему руки и ноги. Окружавшие его лица не сулили никакой надежды. Или они погибнут, или он. В их глазах мелькала злоба перепуганных людей, которые могут выместить свой страх на другом человеке.

– Кто ты? Кто прислал тебя сюда? Если ты скажешь нам все, мы немного облегчим твою участь, – произнес Гольтц.

– Черта с два.

– Так. – Это прозвучало, как эхо его собственного голоса. «Да, – подумал Питер, с мимолетной гордостью даже в этот момент крайней опасности, – я совершенно точно передал его интонацию».

– Зажмите пальцы этого мерзавца в тиски. Он заговорит, – предложил Тули.

Боль пронзила Питера, впиваясь в его плоть, словно клещами. Вскоре он лишился сознания. Они подождали, пока он очнется, и начали снова. Питер потерял счет времени. Для него в этом мире не осталось ничего, кроме этой му́ки и его решимости молчать. Он знал, что в итоге боль одержит верх. Позднее – через несколько часов или минут – наступило временное затишье. В голове Питера, как в тумане, мелькали невнятные слова, носились туда-сюда. Он пытался поймать их – они помогли бы ему продержаться еще немного, – и из глубины измученного сознания Питер с трудом составлял строчки…

– Заговоришь ты, черт бы тебя побрал?

…Бегут игроки, туда и сюда, туда и сюда.

Страшная вспышка боли опять пронзила его тело, и снова все погрузилось во мрак.

Флаг Мэрилебонского крикетного клуба, неподвижно повисший над часовой башней. Поднимающиеся ярусами белые сиденья вокруг. Широкие стекла балкона для почетных гостей. Камеры кинохроники на их башне. Группа болельщиков наблюдает с крыши фабрики. Это был крикетный стадион «Лордс». Питер узнал его. Австралийцы в их выпуклых, островерхих кепках, невысокие загорелые мужчины, готовые к любой ситуации, бойцы, сражающиеся до последней секунды. Он похлопал по линии, отделяющей игровую зону. Посмотрел на табло. У него девяносто восемь очков. Боулер бежал – размашисто, неутомимо. Мяч немного не долетал, сильно уходил вправо. Он ударил по нему битой точным, контролируемым ударом. Игрок сзади и защитник остались на местах. Грохот мяча о бортик слился с более громким ревом толпы. Рев приблизился. Это шумело у него в ушах.

В лицо Питеру Бретуэйту плеснули водой. Снова зазвучали голоса.

Несмотря ни на что, в нем поднялось удивительное ощущение силы. В голове внезапно прояснилось, но он знал, что это долго не продлится. Питер понял, что нужно сделать, – теперь он должен подчиниться интуиции.

– Хорошо, я скажу. Я больше не могу это терпеть. Бога ради, дайте попить и помогите встать, – произнес он, удивляясь слабости собственного голоса.

Им пришлось подносить ему воду ко рту. Питер встал, пошатнулся и ухватился за верстак. Он был едва жив. Они здорово его отделали. Наполовину ужасаясь тому, что сотворили, наполовину с уважением, мужчины посторонились, когда Питер, покачиваясь, с трудом сделал несколько шагов.

Это была их ошибка. Не успели они понять, что он задумал, не успели схватить его, как ноги понесли Питера в шатком, неверном рывке к скамье, где, еще только войдя в подземелье, он увидел мужчину, начинявшего взрывчаткой бомбы. Правой рукой – левую ему изуродовали – Питер схватил бомбу. Преследователи замерли в нескольких футах от него, словно их задержали невидимым лучом. Они стали пятиться, скалясь угрюмо или жалобно. Машинально они вжались в стену, расчищая Питеру путь до дальнего входа в подземный туннель.

Но он туда не доберется. Напасть на него они не посмеют из страха перед взрывом бомбы, однако у него недостаточно сил, чтобы преодолеть переход. Питер чувствовал, как снова затуманивается сознание. Тули сказал, что они глубоко под землей. Питер надеялся, что это правда. Ему не хотелось губить невинных людей. Он молча подбрасывал бомбу в руке. Так, на крикетном поле, Питер поигрывал мячом в конце овера, прежде чем бросить его новому боулеру. Движение было бессознательным. Питер лишь прикидывал, куда лучше всего швырнуть бомбу, чтобы эта адская кухня наверняка взорвалась, но пятеро мужчин сморщились и зажмурились.

– Эй, послушай, приятель, – дрожащим голосом произнес один из них. – Давай на этом завершим. Мы тебя отпустим. Честно.

Сжав зубы, Питер Бретуэйт оторвался от поддерживавшей его скамьи. Он встретит свой конец стоя прямо, не как эти трусы, унижающиеся там, у стены. Последние слова Питера были характерными для него и достойными его жизни и смерти.

– Что ж, я всегда любил фейерверки, – сказал он и точным ударом, который прежде приводил в замешательство многих уверенных в себе игроков, метнул бомбу на высоте перекладины калитки в груду снарядов в дальнем углу арсенала…

Идущий по граничившей с пустырем дороге полицейский почувствовал, как задрожала под его ногами земля. Мощный, глухой, сдавленный хлопок и грохот донеслись, казалось, из-под земли. Полицейский этот вырос в шахтерском поселке, ему доводилось и раньше слышать подобный звук, и он понимал, что это означает. Но здесь под землей штреков не было. Его внимание привлекла заброшенная фабрика. Она сотрясалась, обваливалась, стены падали друг на друга и сползали на землю, как сланец.

– Эй, что это? – воскликнул он, засвистел в свисток и побежал к пустырю…

В Трент-Бридже только начинался второй овер. Джо Марстон брал разбег, чтобы бросить мяч, но не успел он домчаться до линии, как зеленое поле содрогнулось, и с калиток в обоих концах поля упали перекладины. Джо Марстон остановился.

– Это землетрясение? – обратился он к судье.

Какой-то остряк крикнул с трибуны:

– Эй, Джо, ты набираешь вес!

Толпа заревела. Прощальные, не хуже любых других, слова в память о Питере Бретуэйте.

Вот так, в темных переулках, в ничего не ведающих деревнях, на углах улиц, в сумрачных лавчонках и в не меньшей степени за зеркальными стеклами больших контор или элегантными фасадами загородных поместий велась необъявленная война между людьми сэра Джона Стрейнджуэйса и «А.Ф.». Ближе к осени кампания Чилтона Кэнтелоу в поддержку его плана помощи безработным стала чередоваться с известиями о европейском кризисе и слухами о нем, чтобы не давать нервам Британии расслабиться. Подобно первым симптомам чумы, по всей стране начали происходить разные инциденты. Беспорядки здесь, попытка политического убийства или неожиданный всплеск саботажа там, внезапная паника на бирже, намеки и сплетни тревожили спокойную поверхность английской жизни. Общественное мнение недоумевало, в нем нарастало возмущение. Европейские диктаторы продолжали свое триумфальное шествие. Наше правительство, думал рядовой обыватель, похоже, потеряло самообладание, за границей оно заключало договор за договором, а дома колебалось в отношении плана Чилтона, который вызвал всеобщее воодушевление. Это возмущение со знанием дела использовалось «А.Ф.», политика которого заключалась в том, чтобы, постоянно ставя нынешнее правительство в неудобное положение, дискредитировать сам принцип парламентского правления.