Тайны Третьего Рейха. Культура на службе вермахта - Олег Пленков

Уже первые общие работы по состоянию общественного мнения в Третьем Рейхе показали, что, несмотря на массированную пропаганду, какого-либо единого, унифицированного общественного мнения в тогдашней Германии не было. Различия в оценках, мнениях и поведении отдельных слоев немецкого населения были обусловлены многими факторами, включая региональный, религиозный, сословный, профессиональный, возрастной. Вместе с тем можно выделить самые общие тенденции, которые были результатом общего исторического прошлого и воздействия культурной среды, которая остается актуальной, невзирая на различия поколений.

В социальной истории справедливо уравнивают «маленького» человека и повседневность, находящуюся в тени видимых и значительных политических перемен, повседневность — это то, что повторяется каждый день, ее масса доминирует в человеческом опыте, но именно потому, что повседневность — это постоянное повторение, она не оставляет видимых следов в истории, ускользает от нашего внимания или внимания современников, поэтому повседневность интересна и важна для социальной истории.

Самыми интересными, самыми объективными источниками по истории общественного мнения в Третьем Рейхе являются документы самого нацистского аппарата террора, который и содержали для обеспечения политической унификации нации. Прежде всего, интерес вызывают обычные рутинные полицейские сводки о состоянии общественных настроений, а также «Вести из Рейха», составляемые СД — на них во многом опирался автор. Содержание этих доносов или сводок не сенсационно, но весьма примечательно. Из полицейских доносов, например, становится ясно, что население района Ахена было гораздо лучше информировано о событиях, связанных с «путчем Рема», чем иные нацистские руководители (как они писали в послевоенных мемуарах о степени собственной информированности). Также из полицейских доносов из Ахена следовало, что большинство населения хотя и одобрило введение войск в Рейнскую демилитаризованную зону, но при этом все надежды были связаны не с режимом как таковым, а более с рейхсвером; люди надеялись, что именно армия наведет в Германии порядок. По мнению полицейских чиновников, население весьма остро реагировало на нападки на религию, многие люди даже были готовы бороться за веру и страдать за нее.

Обыденная жизнь раскрывает порой совершенно неожиданные ракурсы социальной истории, к примеру, то, что большинство немцев, переживших нацизм, расценивали 30-е гг. (по сравнению с 20-ми гг.) как годы «нормальной жизни», то есть устойчивого быта, постоянной работы, уверенности в завтрашнем дне. Нельзя забывать, что у большинства немцев сохранились воспоминания о голоде 1916–1919 гг. Один нейтральный наблюдатель в 1939 г. отмечал, что «среди представителей всех слоев населения разговоры касаются главным образом продовольственной проблемы, а не политики». Между тем, в этом нет ничего удивительного, ибо повседневная жизнь в значительной степени определялась страхом повторения этого голода. В громадной степени причина лояльности немцев к режиму заключалась в быстрой ликвидации страшного социального бича — безработицы (уже в 1937 г. потребность в квалифицированных рабочих не удовлетворялась).

С другой стороны, следует указать, что многие из 4,8 млн. безработных, которые в 1933 г. неожиданно получили «работу и хлеб», вскоре почувствовали себя обманутыми: дело в том, что часто зарплата была не выше пособия по безработице. К примеру, промышленный рабочий получал в 1932 г. 81,6 пфеннига в час, в 1938 г. — 78,8, а за фунт масла в 1932 г. нужно было заплатить 278,3 пфеннига, а в 1937 г. — 312,4, килограмм сахара стоил в 1932 г. 74,6 пфеннига, а в 1937 г. — 76,7. Фунт телятины в 1932 г. стоил 160,4, а в 1937 г. — 209,4 пфеннига. Между декабрем 1935 г. и июнем 1939 г. средняя почасовая оплата в промышленности выросла на 10,9%, что означало, что среднестатистический рабочий в 1939 г. получал по сравнению с 1936 г. на 5,80 рейхсмарок больше, а работница — на 2,50. Поэтому казалось, что жизнь становится лучше. Масштабы социального напряжения вследствие безработицы были весьма велики: безработица доводила иных немцев до крайности, они готовы были на все вплоть до насилия; есть свидетельства, что в начале 30-х гг. многие состоятельные люди всерьез опасались за свое состояние и жизнь, они боялись лишний раз появиться на улице; некий обитатель виллы в Мангейме жаловался, что ему каждый день звонят по телефону и требуют денег, что «толпы на улицах настроены просто зверски». В войну внутренняя логика социального развития также удерживала большинство немцев на стороне режима: «постепенно в повседневности нацисты перетянули народ на свою сторону — сначала ликвидацией ненавистной безработицы, затем блестящими военными победами первых военных лет и, наконец, страхом перед русскими, вернее, перед «большевистскими недочеловеками».

Снижение безработицы было весьма важным фактором роста популярности режима, пропаганда всячески старалась усилить этот эффект. Нацистская газета ФБ сообщала 25 сентября 1933 г., что за август число безработных сократилось на 10 741 человека. При этом нацисты строили свои акции по ликвидации безработицы таким образом, чтобы простой человек с улицы не сразу мог догадаться, кому он должен быть благодарен за работу — партии, государству или обществу Всевозможные многочисленные кампании сбора пожертвований и прочие благотворительные акции (некоторые из них существовали и до нацистов) получили при новой власти статус государственных программ и были ловко превращены нацистами в инструмент узурпации государственной власти различными партийными инстанциями и учреждениями; общество при этом постепенно превращалось в контролируемую составную часть нацистского движения. Эти кампании были результативны, поскольку проводились чрезвычайно энергично и с невероятным размахом.

ГЮ, ЮФ, БДМ, СА, СС, НСФ и прочие нацистские организации посылали своих представителей по домам — для того чтобы, к примеру, обменивать на пожертвования безработным искусственные эдельвейсы (якобы любимый цветок Гитлера), подсолнухи, брошки из янтаря, сувенирные коробочки с землей Мемеля или Саара. Немцы, которые появлялись на улице в день какой-либо кампании сбора пожертвований без значка, отмечающего его участие хотя бы в одной благотворительной акции, могли стать жертвой принуждения к пожертвованию определенной суммы на благие цели помощи страждущим. На улице в такие дни иногда устанавливали специальные деревянные щиты, в которые за соответствующую плату прохожие могли забивать гвозди с разноцветными шляпками; когда забивали последний гвоздь — получался какой-либо партийный символ. Отказаться от предложения забить такой гвоздь и продемонстрировать таким образом свою нелояльность было неосмотрительно, а подчас и стыдно, ибо сбор средств шел под лозунгами «Никто не должен голодать», «Никто не должен мерзнуть». Пожертвовавшим деньги немцам выдавали специальные значки или удостоверения, их заносили в специальные списки. Так как партийные функционеры в отдельных жилых ячейках и блоках знали всех жильцов, то тех, кто ничего не жертвовал, заносили в специальные «черные списки». Фирмы получали специальные анкеты, в которых следовало указывать, кто из сотрудников пожертвовал, а кто — нет. Нередко руководство фирм должно было вычитывать из окладов и зарплаты своих сотрудников определенные суммы для пожертвований. Владельцам малых предприятий, служащим и крестьянам могли грозить неприятности, если их имена постоянно отсутствовали в списках жертвователей. Только рабочие, которым нечего было терять, могли отказаться жертвовать. Чтобы показать масштабы деятельности ВХВ (организация «Зимняя помощь»), можно привести следующий пример: в Великобритании в начале войны начался сбор пожертвований английскому Красному Кресту. Через пять месяцев был собран 1 млн. фунтов стерлингов (10 млн. рейхсмарок). В Германии в один из декабрьских дней 1938 г. ВХВ за несколько часов собрала 15,8 млн. рейхсмарок.