Тело Угрозы - Владимир Михайлов

Потому что Гридень сразу и совершенно ясно понял: уж кого-кого, но Федюню он отговорками насчет пароходов не проведет. Федюня в курсе всех дел. Его портфель содержал не меньше акций самых солидных мировых, глобальных или, как раньше говорили, транснациональных компаний, чем портфель самого Гридня, о содержании которого Кудряш был осведомлен не хуже, чем гриденевский главный бухгалтер; в многолюдном аппарате холдинга у Кудряша было, разумеется, не меньше своих людей, чем у Гридня – среди людей Кудлатого. И как только Гридень начнет сливать акции, противник почует неладное. При его уме он не затратит много времени, чтобы понять: ситуация крупно изменилась. Примет все меры, чтобы выяснить: в чем секрет? И конечно, выяснит достаточно быстро: по прикидкам Гридня, уже сейчас о грозящей якобы катастрофе знали уже не менее дюжины человек, а скорее – даже больше; при такой широте распространения получить нужные сведения любым из доступных ему способов не составит проблемы; уж тут-то Федюня стесняться не станет. Тем более что (как доложили Гридню совсем недавно) сверху Кудлатому уже делались интересные намеки: там явно искали замену Гридню, понимая, что он в будущей предвыборной кампании если и выступит, то не на кремлевской стороне. И уже сами эти намеки неизбежно должны были разогреть амбиции Кудряша до точки кипения.

Чтобы не вызвать интереса у Кудлатого, акции нужно было бы сдавать очень осторожно, постепенно – но такого времени у Гридня не было. Или, наоборот, выбросить все чохом – но тогда уже само по себе это привело бы к обвалу курсов – и ожидаемая прибыль так и осталась бы лишь воображаемой. Не годилось ни то, ни другое.

Оставался лишь третий путь: поделиться информацией с Кудлатым, не дожидаясь, пока это сделает кто-то другой. Быстро разработать план совместных действий. Это означало, что часть прибыли – чуть меньше половины – уйдет Кудлатому; зато остальное можно будет зачислить себе в актив.

А ведь вовсе не исключено, вдруг подумал он и снова дернулся на сиденье, что Кудряш и сам уже получил эту информацию. Даже наверное – получил, если только об этом что-то известно спецслужбам: у него там есть приятели. В таком случае обратиться к нему с таким предложением – значит выбить оружие из его рук.

Если бы знать сейчас поточнее – каким временем можно располагать до того, как скрывать информацию станет уже невозможно; и – каким временем в этом мире еще располагает Федор Петрович! Но врачи, в честности которых по отношению к себе Гридень не сомневался, не имел оснований сомневаться, – врачи, наведя осторожные справки по своим медицинским каналам, выяснили только, что Кудлатый улетит – если только уже вчера не улетел – в Германию, решив лечиться, а возможно, и оперироваться там, если потребуется. Не то чтобы Федюня не верил в искусство российских докторов; он не верил в их неподкупность, как не верил в неподкупность вообще: таких людей на его богатом событиями жизненном пути ему как-то не встречалось, а его быстрый и полный уход от всех дел на этом свете устраивал бы слишком многих; вот он и предпочел заграницу. Формально это как бы давало возможность ни о чем его не информировать; но Гридень понимал, что такая отговорка Кудряша никак не устроила бы; а что он продолжит оставаться в курсе всех дел и находясь в Баварии, Гридень нимало не сомневался. Выходило, что, окончательно прояснив обстановку, придется слетать на денек туда – чтобы не вводить в курс событий новых людей и тем не увеличивать возможности утечки информации. Да, придется лететь – дело стоит того, чтобы ради него и подсуетиться немного…

Итак, ни щелкопера, ни девицы его найти сразу и взять не удалось, за что майору Волину было высказано неодобрение и приказано кровь из носа – но найти и обеспечить. Пришлось искать всерьез. Конечно, не обошли вниманием редакцию, в которой он числился; обратились прямо к Гречину. Гречин обратившуюся организацию искренне уважал и с великой радостью рассказал бы им все, что знал; но, во-первых, где именно обретается сейчас Минич, Гречину не было известно, а во-вторых (и в-главных) – главу оппозиции он уважал, да и побаивался все же значительно больше, чем СБ, потому что по сегодняшнему раскладу не СБ контролировала оппозиционера, а как раз наоборот. Поэтому раз ему было указано держать язык за зубами – он так и сделал и на вопросы розыскников только развел руками: исчез Минич, да и все тут. Правда, он не отказался от разъяснений – так что по его словам выходило, что Минич время от времени запивает и тогда исчезает неизвестно где.

– А тут у него, понимаете ли, возникла и причина: какой-то старый дружок его умер в больнице, собутыльник, наверное; вот он и отпросился у меня на похороны, а уж там скорее всего не смог удержаться – сорвался. Как он сам говорит – вышел на орбиту.

– Гм, – отозвался майор. – И как долго он может на этой орбите крутиться?

– Ну, по опыту полагаю – не меньше недели. Но уж и не больше двух. Зависит от денег – не знаю, как было у него с ними, вроде бы негусто – но от покойного могло что-то остаться: запас спиртного, например. Дружат-то обычно по сходству характеров…

– Две недели – долго… – вслух подумал Волин. – Ладно, будем искать…

– А собственно, зачем он вам так вдруг понадобился? У меня и кроме него есть пробивные ребята…

– Спасибо, ребята и у нас есть. А он потребовался… так, по встретившейся надобности. Значит, вы считаете, он, когда протрезвеет, придет к вам?

Гречин охотно объяснил, что Минич всегда, выйдя из запоя, возвращается в редакцию – потому что больше ему просто некуда деваться, а здесь дают заработать на жизнь. Волину пришлось удовлетвориться таким объяснением, и уехал он, увозя лишь обещание сообщить сразу же, как только Минич окажется в поле зрения.

В душе Гречина, правда, не было уверенности в том, что он это свое обещание выполнит: сначала ему самому надо было использовать Минича до последней возможности, а потом пускай уж возится с ним, кто захочет.

Так что, проводив посетителя (в присутствии которого Гречин, для вящего правдоподобия, вызвал нескольких сотрудников, которые могли вроде бы знать что-то о Миниче – но, к сожалению, ничего нового не знали), Гречин вздохнул облегченно: Минич ведь мог позвонить в любую минуту – сказать, что материал сделан и он готов привезти его, – как тогда стал бы Гречин выглядеть в глазах органов? Главный редактор не любил портить отношения с кем бы то ни было – сейчас для его должности это почиталось едва ли не основной добродетелью; такие вот пришли времена.

Он еще подумал, что если особняк ему не поверил, то номер его, чего доброго, поставят на прослушку – если только этого уже не сделали. Так что, когда Минич позвонит, придется изображать радостное удивление – по тому поводу, что пропавший объявился, и ни в коем случае не разговаривать на главную тему и не упоминать о статье. А уж если без этого не обойтись будет – воспринимать это как приятную неожиданность: «Ах, ты и статью написал? А я-то думал, что ты все не просыхаешь… Ну, вези, вези, посмотрим», – вот в таком роде. Но лучше было бы, конечно, если бы никакой такой прослушки не было.

Гречин попытался предупредить Минича о возможных осложнениях и потому после работы отпустил шофера, сказав, что домой поедет сам и утром тоже сам сядет за руль. Такое случалось и раньше, так что шофер не удивился. По дороге домой Гречин остановил машину у автомата, вышел и набрал домашний номер Минича. Там сняли трубку не сразу, а когда прозвучало «Да?», голос оказался ничуть не похожим на тот, которого главный редактор ожидал. Сразу же дав отбой, Гречин вернулся к машине и поехал домой; визит к репортеру сам собой отпал. Дома Минича ждали; значит, он залег где-то в другом месте, так что предупредить его было никак нельзя.