Обреченные на страх - Альбина Нури

Директор подвинул ближе ко мне тарелки с едой.

– Угощайтесь, Яша. Ничего, если я вас так назову? Боюсь, пряники не очень мягкие, но зато вкусные. Шоколадные.

Я поблагодарила и взяла один, чтобы не обижать хозяина.

– Люба Васильева была года на три старше Ильи, Валеры и других ребят. Когда приключилась эта история, она успела закончить педучилище после девятого класса и вернуться в Кири. Работала учительницей младших классов. Все знали, что Валера в нее по уши влюблен.

«Видимо, ему всегда нравились женщины постарше», – подумала я.

– Такие вещи сложно скрыть, да к тому же Валера был простодушен, как новорожденный щенок, простите за сравнение.

– А она? Любе он тоже нравился?

– В том-то и дело, что нет, – грустно улыбнулся Ефим Борисович. – Любаше нравился другой. Можете сами догадаться кто.

– Илья.

Выходит, сцепились из-за девушки.

– Чем же все закончилось?

Ефим Борисович поболтал ложечкой в чашке, хотя сахар давно уже растворился, глянул в окно, словно ответ на мой вопрос следовало искать именно там.

– Не очень хорошо все это закончилось, прямо скажем. Некрасиво. Илья к Любаше был равнодушен. Его не могла увлечь такая девушка, как она. В Любаше не было ничего особенного: ни острого, парадоксального ума, ни яркой внешности. Обычная девушка – милая, хорошая, жалостливая, животных любила. Такая, знаете, эмоциональная: то смех, то слезы – все близко. Пела хорошо – голос был выдающийся, этого не отнять, а в остальном… Ну, в общем, любовный треугольник образовался. Он любит ее, она любит другого…

– А этот «другой» любит только себя.

– Примерно так. – Ефим Борисович снова замолчал.

Я нетерпеливо ждала продолжения истории. В районе желудка появился противный холодок. Похоже, они сотворили что-то плохое с бедной Любашей. Что там случилось? Изнасилование? Издевательство?

– До сих пор не знаю, было ли у нее что-то с Ильей. Чувство свое к нему она скрывала – все же она учительница, а он ученик, пусть и почти ровесники. Когда мы после беседовали, Илья клялся и божился, что ничего ей никогда не обещал и пальцем не тронул, и наедине-то с ней никогда не оставался. А она утверждала другое. В общем, Люба ему письмо написала. И из письма этого явствовало, что кое-какие надежды он девушке подавал и было между ними что-то. Но потом он перестал замечать Любу, посмеивался над ее любовью. Трогательное такое письмо, пронзительное, простодушное, как и она сама… И всем про него стало известно. Всей школе.

– У Ильи что, хватило совести обнародовать…

– Говоря по чести, не помню, как это вышло. Некоторые подробности выцветают, пропадают из памяти. Но у меня есть привычка вести дневник, так что мы с вами этот момент проясним. Когда все выяснилось, Валера ходил как оглушенный. До этого момента он не знал, кто его соперник. В общем, драка была, и он побил Илью, сильно побил. Дружбе конец пришел. Вроде и помирились после, но как раньше уже не общались, по-моему. А там уже и выпускной, разъехались и…

– А Любаша?

– Ей, бедняжке, хуже всех пришлось. И сердце разбито, и позор. Многие над ней смеяться стали. Старшеклассники проходу не давали – насмешки, обидные слова, рисунки на стенах, намеки… У Ильи синяки зажили, Гаранин уехал и забыл свою первую любовь, а ей каково тут жить? В общем, она попыталась руки на себя наложить. Выпила уксусную эссенцию.

– Боже мой! – выдохнула я. Что за способ уйти из жизни! Мучительный, жуткий… – Так она умерла?!

– Выжила, – отрывисто проговорил Ефим Борисович. – Инвалидом осталась. Ожог пищевода. Говорить не может, не то что петь.

Я не могла найти слов. Банальная, тривиальная история закончилась трагедией. Хотя закончилась ли?

– Где она сейчас? Любаша живет здесь, в деревне?

Ефим Борисович покачал головой:

– Ни она, ни родные ее здесь не остались. Насколько я знаю, несколько лет назад они жили в Казани. У меня записан и ее номер, и номер матери, могу уточнить.

– А вам не кажется, – выпалила я, – что Любаша может оказаться причастной?

– Та девушка, которую я знал, не могла такого натворить, – твердо заявил Ефим Борисович. – Такие зверства, да еще и с детьми… Она ведь еще и учитель ко всему прочему.

Тоже мне аргумент! Учителя что – святые? Я отодвинула от себя наполовину опустевшую чашку, надкусанный пряник и бросилась в бой.

– А я думаю, человек в ее положении может оказаться способен на многое! Может, Любаша с ума сошла от боли и обиды! Илья ей жизнь сломал. А остальные тоже руку приложили – может, один письмо как-то выкрал, другой насмехался и обижал. Может, и Валерий, оскорбленный в лучших чувствах, руку приложил. Откуда нам знать?

– И что она сделала? Ведь Любаши не было рядом, когда ваша сестра падала со скалы. И в других случаях – тоже.

– Может, порчу навела, – угрюмо ответила я, не желая расставаться с логичной, на мой взгляд, версией. – Не знаю как, но чувствую: дело в этом!

– Хорошо, возможно, вы правы, Яша, – сдался Ефим Борисович. – То, что мы не понимаем, как это можно было организовать, вовсе не значит, что такое невозможно в принципе. Нужно все проверить.

Теперь нас было двое – я и Ефим Борисович, и от этого я испытывала невероятное облегчение. А еще – легкие угрызения совести от того, что впутала милейшего человека в мутную историю.

– Уже полседьмого, – сказал он, – рабочий день у людей окончился.

– Простите, задержала вас… – промямлила я.

– Да я не о том, – отмахнулся директор. – Мой рабочий день не нормирован. У нас еще репетиция сегодня в семь. К новому учебному году спектакль с ребятами хотим поставить. – Это прозвучало слегка виновато. – Я хочу сказать, сегодня поздно звонить, узнавать. Да и записная книжка у меня дома, и дневник. Давайте так поступим. В Казань ехать долго. Вы переночуете в гостинице при монастыре. К себе позвать не могу, извините…

– Да что вы, Ефим Борисович! – прервала я. – Неужели стала бы вас стеснять! Мне бы в голову не пришло напрашиваться к вам на ночлег.

– Тогда решено. Я сейчас позвоню в гостиницу, договорюсь, чтобы вас устроили со всеми удобствами.

Пока Ефим Борисович звонил по городскому телефону, я отправилась мыть посуду. Туалет был рядом с кабинетом, и я слышала, как он просит выделить комнату его хорошей знакомой, журналистке из Казани. Видимо, его спросили насчет документов.

– Она на машине, так что права есть, конечно. Марьяна Навинская. Да, На-вин-ска-я, – по слогам диктовал он.

Я появилась в кабинете с чистыми чашками, и Ефим Борисович, прикрывая трубку рукой, спросил:

– Верно ведь? Ваша фамилия пишется через «а»?

Подтвердив, я пристроила чашки на тумбочке возле стола, рядом с кофейником, поставила туда же печенье и пряники, убрав их с письменного стола. Подумав, что еще пара дней, и пряника станут каменными, хоть орехи ими раскалывай.